Ши Мэй всегда говорил А-Жань. Тогда почему сейчас он звал его Мо Жань?

Но Мо Жань был так зациклен на образе добродетельного Ши Мэя, что в его голову не закралось даже тени сомнения в том, что человек перед ним вовсе не Ши Мэй.

Последняя техника древней Ивы называлась «Выбор Сердца».

Суть техники состояла в обмене душами двух людей.

Когда Чу Ваньнин вырвался из иллюзии сна и очнулся, то обнаружил, что поменялся телами с Ши Мэем. Магия Чжайсинь Лю перенесла его сознание в тело Ши Мэя. Сам же Ши Мэй продолжал спать, не зная, что его сознание находится в теле Чу Ваньнина.

У Чу Ваньнина не было времени на объяснения, и Мо Жань сделал свои выводы, решив, что перед ним именно Ши Мэй. Да и могло ли быть иначе? Мо Вэйюй твердо верил, что именно Ши Мэй ради него перенесет любую боль, ведь этот человек всегда был так добр к нему. Люди — упрямые существа, когда дело касается их убеждений.

Но это было слишком жестоко.

Когда Чу Ваньнин наконец добрался до медных часов и начал взбираться по высокой лозе, бесчисленные шипы покрыли вспыхнувшую адским огнем ветвь.

Руки Чу Ваньнина, который был застигнут врасплох, оказались обожжены и пронзены одновременно. Несмотря на боль, он попытался перехватить лозу и продолжить восхождение, но тело Ши Мэя и его уровень совершенствования были слишком слабы. Шипы просто разрезали его руки до кости, и он скатился вниз по лозе.

Чу Ваньнин выругался себе под нос, морщась от боли.

От слабого тела Ши Минцзина никакого толка!

Мо Жань простонал:

— Ши Мэй!

Чу Ваньнин упал на колени, и в месте соприкосновения с землей кожа мгновенно запузырилась ожогами. Нахмурив брови, он привычно прикусил губу, сдерживая крик.

На его собственном лице это выражение выглядело бы упрямым и свирепым, но на нежном красивом лице Ши Мэя оно смотрелось скорее жалко.

В конце концов, люди действительно сильно отличаются друг от друга.

— Ши Мэй…

Мо Жань попытался что-то сказать, но вместо этого по его щекам потекли слезы.

Ему казалось, что в его сердце воткнули нож. Затуманенным взором Мо Вэйюй наблюдал, как это тонкое и хрупкое тело медленно, шаг за шагом, карабкается вверх по лозе. Шипы пронзали его руки, а пламя обжигало плоть. И чем выше он поднимался, тем длиннее становился тянувшийся за ним кровавый след.

Мо Жань закрыл глаза, кровь пузырилась у него в горле. Он задыхался, голос срывался на каждом слове:

— Ши... Мэй…

Он был уже совсем близко. Мо Жань увидел застывшую в его глазах муку. Казалось, что он испытывает бесконечную пытку и даже голос Мо Жаня причиняет ему дополнительное страдание. И хотя выражение его лица было твердым, эти глаза смотрели умоляюще:

— Не зови меня больше так...

— …

— Мо Жань. Подожди еще немного, я спасу тебя… сейчас… ну же...

Когда он говорил, его глаза сверкали решимостью, как обнаженный клинок, красота которого на этом нежном лице смотрелась слишком чужеродно.

Плащ Чу Ваньнина взметнулся, когда он прыгнул на медные песочные часы.

Его лицо было бледным, как пергаментная бумага, и от мертвеца его отличало разве что то, что он все еще дышал.

В этот момент Мо Жань почувствовал, что для него было бы лучше просто истечь кровью и умереть, чем заставить Ши Мэя так сильно страдать.

Надломленный голос замерз в горле на одном слове:

— Прости…

Чу Ваньнин знал, что эта жалость предназначена совсем не ему. Он хотел было объясниться, но передумал, стоило его взгляду упасть на серебристо-синий меч Гоучэнь Шангуна, торчащий из груди Мо Жаня. Скорее всего, этот артефакт и был источником духовной энергии для виноградных лоз. Чу Ваньнин испугался, что если он сейчас признается, Мо Жань от шока поранит себя еще сильнее. Поэтому он продолжил притворяться Ши Мэем, участливо спросив:

— Мо Жань, ты мне доверяешь?

— Я доверяю тебе, — ответил тот уверенно и не колеблясь.

Чу Ваньнин бросил на него еще один взгляд из-под ресниц и сжал рукоять меча, которая была слишком близко к аорте. Любое его неверное движение могло стоить Мо Жаню жизни.

Рука Чу Ваньнина, сжимающая меч, слегка дрожала. Он не мог заставить себя двигаться дальше.

Глаза Мо Жаня были красными от слез, но он вдруг рассмеялся:

— Ши Мэй…

— Ум…

— Неужели я умру?

— Нет…

— Если я вот-вот умру, могу ли я… можешь ли ты… обнять меня?　

Мо Жань произнес это очень мягко и осторожно. Его глаза блестели от непролитых слез… и сердце Чу Ваньнина невольно смягчилось.

Но стоило ему вспомнить, что человеком, которого видел Мо Жань, на самом деле был вовсе не он, как вся мягкость превратилась в хрустящий лед.

Он вдруг почувствовал себя ничтожным статистом на сцене во время спектакля. Скрытый за красивыми одеждами главной героини, он был обречен всегда оставаться незамеченным. В этом трогательном повествовании Чу Ваньнин определенно был лишним.

Хотя, может быть, единственный смысл его участия во всем этом был в том, чтобы носить уродливую маску злодея с нарисованной на ней гротескной улыбкой и создавать фон для радостей и печалей, любви и ненависти других людей.

Как нелепо.

Но Мо Жань ничего не знал о его мыслях. Он только увидел вспышку неприятия в глазах человека, что был рядом с ним, и подумал, что Ши Мэй просто не хочет обнимать его:

— Просто… немного. Всего на минуту...

Тихий, едва слышный вздох.

— На самом деле я…

— Что?

— Забудь… ничего... — сказал Чу Ваньнин.

Он наклонился ближе, но не слишком, чтобы случайно не задеть меч, затем протянул руку и нежно приобнял Мо Жаня за плечи.

Он услышал, как Мо Жань прошептал ему на ухо:

— Ши Мэй, спасибо, что проснулся. Спасибо, что вспомнил меня даже в том сне.

Чу Ваньнин посмотрел вниз, его ресницы затрепетали, как крылья бабочки. Наконец он слабо улыбнулся:

— Не нужно благодарить…

И после некоторой паузы:

— Мо Жань…

— Что?..

Чу Ваньнин обнял его, как будто все еще находясь в своем сне, погладил по волосам и тихо вздохнул:

— Знаешь, что слишком хороший сон не всегда будет правдой?

Затем он отстранился. Этот миг близости был таким же кратким, как то мгновение, когда стрекоза касается воды.

Мо Жань поднял голову. Он действительно не понимал, что Ши Мэй имел в виду, но был уверен лишь в одном: это краткое объятие было подарено ему добрым сердцем Ши Мэя лишь из жалости.

Терпкое кисло-сладкое послевкусие этого ощущения так и осталось на языке.

В тот миг, когда меч был вытащен из его тела, кровь окропила все вокруг, подобно красным лепесткам дикой яблони, унесенным прочь весенним ветром.

Острая боль пронзила грудь. Мо Жаню показалось, что он вот-вот умрет. Но в этот раз он не хотел уходить, так и не раскрыв свое сердце:

— Ши Мэй, на самом деле я всегда любил тебя. А ты..?

Меч с громким лязгом упал на землю. Ротанговые ветви и водяная завеса исчезли. Божественный Арсенал погрузился в абсолютную тишину.

«Я всегда любил тебя… А ты..?»

Тело Мо Жаня достигло предела, и тьма потянула его в свои объятия.

Окровавленные руки Ши Мэя подхватили обмякшее тело. Последним ускользающим видением были непривычно сведенные брови. Свинцово-тяжелые веки помимо воли закрыли глаза, и блестящая влага медленно просочилась сквозь занавес ресниц.

Показалось, или Ши Мэй прошептал что-то похожее на…

— Я тоже...

— …

Это все иллюзия… Но почему в голосе Ши Мэя было так много печали, когда он сказал:

— Я тоже… люблю тебя.

Сознание окончательно покинуло Мо Жаня, и он провалился во тьму.

Придя в себя, Мо Жань обнаружил, что все еще находится в Арсенале.

Казалось бы, этот сон длился так долго, но когда юноша открыл глаза, то обнаружил, что прошла от силы пара минут. Было ли это потому, что магия разрушена, но когда он проснулся, то обнаружил, что лежит на земле без единой раны на теле. Эта смертельная рана, этот кровавый поток, бьющий из тела — все это было просто кошмаром, не оставившим никаких видимых следов.