В обоих диалогах – князя с генералом и Иешуа с Пилатом – есть общее: ретрофлексивная погруженность в себя, в свои заботы генерала Епанчина и прокуратора Пилата, их нежелание впускать в свой внутренний мир постороннего. Послания, которые делают князь и Иешуа: «я тебя понимаю», «ты мне нужен, а я нужен тебе». Ср. слова князя: «Еще в Берлине подумал… может быть, мы друг другу пригодимся, они мне, я им, если они люди хорошие» (с. 27). Слова Иешуа: «Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека»95. И оба эти послания достигают своей цели.
Князь Мышкин и Иешуа – особые люди. В черновиках Достоевский называет Мышкина Князем Христом. В романе же он сообщает об этом читателю через ремарки героев. «Словно Бог послал» (с. 53), – думает о князе генерал Епанчин. «Я верую, что вас именно для меня Бог привел в Петербург из Швейцарии. Может быть, будут у вас и другие дела, но главное, для меня. Бог именно так рассчитал» (с. 85), – говорит Мышкину генеральша. «Таких, как ты, Бог любит!» (с. 16) – замечает Рогожин, которому вторит Лебедев: «И таких Господь Бог любит» (с. 16). «В первый раз человека видела!» (с. 179) – так отзывается о князе Настасья Филипповна.
Бог и человек в одном лице. Что есть у этих двух людей такого, чем не владеют другие, обычные люди? Если отвечать коротко – они умеют видеть и не боятся говорить. И этим отличаются от простых смертных. Эту разницу отлично знал Ф. М. Достоевский. Знал Ф. Перлз, сказавший о своем искусстве контакта: «У меня выходит потому, что у меня есть глаза и уши, и я не боюсь». Знают дети, которые тоже, подобно богам, смотрят на мир открытыми глазами и называют вещи своими именами.
Человечество всегда знало об этом, метафорически запечатлев свое знание в мифах. В мифе о Психее96, описанном и проанализированном Робертом А. Джонсоном, смертная женщина, Психея, будучи замужем за богом Эросом, должна выполнять два условия – никогда не видеть своего мужа и не задавать никаких вопросов. Прозрев, она лишается рая земного и мужа одновременно. И только пройдя ряд испытаний, Психея вновь обретает своего мужа, но главное – получает в награду бессмертие, то есть из обыкновенной женщины превращается в богиню. По мысли древних, только боги имеют привилегию видеть и говорить, то есть называть истину…
Разговор с генеральшей Епанчиной
Но вернемся к героям Ф. М. Достоевского. Во время встречи князя Мышкина и генеральши Епанчиной между ними происходит два замечательных диалога как раз на эту тему. Генеральша, последняя в роду княжон Мышкиных, «которой почти никогда не удавалось поговорить о своей родословной, при всем желании» (с. 57), наконец, нашла в князе благодарного собеседника. Здесь его готовы слушать. Генеральша:
– Ну, говорите же.
– Маман, да ведь этак очень странно рассказывать, – заметила Аделаида…
– Я бы ничего не рассказала, если бы мне так велели, – заметила Аглая.
– Почему? Что тут странного? Отчего ему не рассказывать? Язык есть (с. 58). Действительно, кажется, ничего не мешает сказать о том, что ты чувствуешь сейчас, здесь, но большинство людей просто не умеют этого и не понимают, как можно вот так запросто, без подготовки, без репетиции, без шпаргалки говорить о каких-то значимых для них вещах.
Похожий диалог повторяется через некоторое время между Аделаидой, князем и генеральшей:
– Найдите мне, князь, сюжет для картины.
– Я в этом ничего не понимаю. Мне кажется: взглянуть и писать.
– Взглянуть не умею.
– Да что вы загадки-то говорите? Ничего не понимаю! – перебила генеральша. – Как это взглянуть не умею? Глаза есть, и гляди. Не умеешь здесь взглянуть, так и за границей не выучишься (с. 61).
Кажется, так просто: язык есть – говори, глаза есть – гляди. Можно ли этого не уметь? Можно ли этому научить? Почему это знает и умеет князь? Где, у кого он сам научился этому? Когда сестры Епанчины в шутку начинают просить князя поучить их быть счастливыми, он рассказывает о своей жизни в швейцарской деревне и о дружбе с детьми. Именно дети, будучи не скованными социальными табу, способны глядеть и при этом видеть, говорить то, что чувствуют, понимать суть вещей, быть счастливыми. Швейцарскому учителю, который не мог понять, почему у князя дети все понимают, а у него ничего, князь ответил: «Мы оба их ничему не научим, а они еще нас научат» (с. 70).
«Ребенку можно все говорить, – все; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей, отцы и матери даже своих детей. От детей ничего не надо утаивать под предлогом, что они маленькие и что им рано знать. Какая грустная и несчастная мысль! И как хорошо сами дети подмечают, что отцы считают их слишком маленькими и ничего не понимающими, тогда как они все понимают. Большие не знают, что ребенок даже в самом трудном деле может дать чрезвычайно важный совет. О Боже! Когда на вас глядит эта хорошенькая птичка, доверчиво и счастливо, вам ведь стыдно ее обмануть!.. Через детей душа лечится» (с. 70).
Чему же князь учит сестер Епанчиных? Каждый из нас был ребенком, поэтому у каждого из нас есть этот опыт, это умение жить здесь и сейчас, эта способность быть в контакте с собственными чувствами и желаниями. Отличие князя Мышкина от других людей в том, что он не утратил этого контакта со своим «ребенком»: «Шнейдер мне высказал одну очень странную свою мысль… что он вполне убедился, что я сам совершенный ребенок, то есть вполне ребенок, что я только ростом и лицом похож на взрослого, но что развитием, душой, характером и, может быть, даже умом я не взрослый, и так и останусь, хотя бы я до шестидесяти лет прожил… я и в самом деле не люблю быть со взрослыми, с людьми, с большими, – и я это давно заметил, – не люблю, потому что не умею. Что бы они ни говорили со мной, как бы добры ко мне ни были, все-таки с ними мне всегда тяжело почему-то» (с. 77).
Мне снова хочется сравнить князя Мышкина и (Иешуа. Князь Мышкин, так же как и Христос, «послан» людям: «Я сидел в вагоне и думал: «Теперь я к людям иду; я, может быть, ничего не знаю, но наступила новая жизнь. Я положил исполнить мое дело честно и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует. Может быть, и здесь меня сочтут за ребенка, – так пусть!» (с. 78).
Быть ребенком – значит быть открытым, любопытным, откровенным в своих проявлениях, иметь свой независимый взгляд на вещи, говорить о том, что думаешь на самом деле. У каждого человека есть этот опыт, «стоит только всякому вспомнить, как сам был ребенком» (с. 74). В этом смысле князь Мышкин и в самом деле сохранил в себе Ребенка, и этот внутренний Ребенок является для него мерилом отношений между людьми. В Лизавете Прокофьевне и ее трех дочках князь с первого взгляда увидел людей таких же, как он сам, с этим внутренним Ребенком: «Послушайте, когда я давеча вошел сюда и посмотрел на ваши милые лица, – я теперь очень всматриваюсь в лица, – и услышал ваши первые слова, то у меня, в первый раз с того времени, стало на душе легко. Я давеча уже подумал, что, может быть, я и впрямь из счастливых: я ведь знаю, что таких, которых тотчас полюбишь, не скоро встретишь, а я вас, только что из вагона вышел, тотчас встретил. Я очень хорошо знаю, что про свои чувства говорить всем стыдно, а вот вам я говорю, и с вами мне не стыдно» (с. 79).
Еще одна важная деталь: известно, что дети очень хорошо понимают по выражению лиц то, о чем им не говорят словами. Взрослые делают детям по этому поводу замечания, их специально учат не смотреть и не задавать вопросов. Считается неприличным долго смотреть в лицо человека, особенно незнакомого. Однако именно это делает князь («я теперь очень всматриваюсь в лица»), чтобы ориентироваться в незнакомом ему мире. И его наблюдательность буквально ошеломляет людей, которые не смеют вырваться из рамок социальных запретов.
