Риммочка:

– Мариночка, это плагиат, Гоголь уже до нас написал: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!»

Мариночка:

– Даже не знаю, что на это ответить.

Риммочка:

– А не знаешь, так молчи. Люди, это не про вас, это наши проекции!

Мариночка:

– А что ты так забеспокоилась о каких-то там людях?

Риммочка:

– То, что на нас самих напишут пародию, – мало не покажется.

Мариночка:

– Слава Богу, у них таланта нет такого. Приложение Роман Ф. М. Достоевского «Идиот» в свете гештальт-подхода⁹¹

Я положил исполнить мое дело честно и твердо. С людьми мне будет, может быть, скучно и тяжело. На первый случай я положил быть со всеми вежливым и откровенным; больше от меня ведь никто не потребует.

Князь Мышкин (Ф. М. Достоевский)

Загадка Ф. М. Достоевского

Для меня роман Ф. М. Достоевского долгое время был загадкой: я восхищалась, наблюдая удивительные метаморфозы, происходящие с людьми – совершенно разными по социальному статусу, возрасту, полу, интеллекту, воспитанию, мировоззрению – во время диалогов с князем Мышкиным. Как это достигается? Что заставляет людей, встречающихся с князем, менять привычные способы поведения, открываться с новой, лучшей стороны? Как князь Мышкин вызывает в людях желание меняться, что несет он людям и что при этом получает сам? Откуда, из какого универсального для всех людей опыта получаем мы это знание?

Я хочу проанализировать некоторые диалоги, проливающие свет на все эти вопросы, с тем, чтобы хотя бы частично разгадать загадку Ф. М. Достоевского. Я назвала статью «Роман Ф. М. Достоевского „Идиот“ в свете гештальт-подхода», при этом рискуя впасть в вульгарные сравнения типа: князь Мышкин – гештальтист, диалоги героев – контакт и т. п. Однако параллели действительно есть, и когда я обучаю психологов коммуникациям во время консультирования, то в списке литературы в первую очередь указываю роман «Идиот» как лучшее пособие по взаимодействию с людьми, в том числе и на тренингах, на консультациях. И какая принципиальная разница между этими двумя реальностями, если вопросы, на которые я ищу ответ, одни и те же? Итак, обратимся к тексту.

Князь Мышкин и Рогожин

Автор с первой страницы романа знакомит читателей с главным героем, князем Мышкиным. Мышкин оказывается на пути из Швейцарии в Петербург в одном купе поезда с Рогожиным и Лебедевым. Последние ведут себя, как сказал бы гештальтист, «проективно»: «Черноволосый сосед в крытом тулупе все это разглядел, частию от нечего делать, и наконец спросил с тою неделикатною усмешкой (здесь и далее курсив мой. – Р. Е.), в которой так бесцеремонно и небрежно выражается иногда людское удовольствие при неудачах ближнего: «Зябко?» (с. 6)⁹².

Мое собственное ощущение от чтения этих строк похоже на то, что возникает, когда тебя оценивают. Это чувство унижения, возмущения и желание защититься, поставить человека на место, наказать, ответить агрессией на агрессию. Причем подобная реакция появляется не на содержание вопроса, а на сам тон, подразумевающий желание уязвить. Мышкин же отвечает «с чрезвычайною готовностью» (с. 6): «Готовность белокурого молодого человека в швейцарском плаще отвечать на все вопросы своего черномазого соседа была удивительная и без всякого подозрения совершенной небрежности, неуместностu и праздности иных вопросов» (с. 7). Это действительно удивляет, потому что на привычный, знакомый, всем известный ход в известной и привычной игре (агрессия – контрагрессия) князь Мышкин делает непонятный ответный ход, непонятный потому, что это напоминает игру в «поддавки», ход, который, кажется, явно ведет к проигрышу! Но одновременно удивляешься тому, что князь при этом вовсе не проигрывает, а наоборот, заинтересовывает, вызывает симпатию. Чем? Тем, что отвечает на вопросы с двойными трансакциями (если по Э. Берну) таким образом, будто скрытых трансакций нет, отвечает по сути: как если бы разговаривали два человека, глубоко уважающие друг друга.

В диалоге выясняется, что князь лечился за границей: «Слушая его, черномазый несколько раз усмехался; особенно засмеялся он, когда на вопрос: «Что же, вылечили?» – белокурый отвечал, что «нет, не вылечили» (с. 7). Теперь уже над князем смеются двое попутчиков, Рогожин и Лебедев. Первый «язвительно заметил»: «Хе! Денег что, должно быть, даром переплатили, а мы-то им здесь верим!» Его сосед поддакивает: «Истинная правда-с, только все русские силы даром к себе переводят!» В этот момент просто страшно становится за князя: двое на одного, причем на такого человека, который, как кажется на первый взгляд, не может сказать «нет». И тут выясняется, что князь очень даже может сказать это пресловутое «нет», причем так, что никто из попутчиков не обижается, а наоборот, оба проникаются к князю еще большей симпатией и доверием: «О, как вы в моем случае ошибаетесь, – подхватил швейцарский пациент тихим и примиряющим голосом, – конечно, я спорить не могу, потому что всего не знаю, но мой доктор мне из своих последних еще на дорогу сюда дал да два почти года там на свой счет содержал» (с. 7).

Эти открытость, принятие чужого мнения, готовность соглашаться с собеседником обескураживают и подкупают Лебедева, привыкшего повсюду искать подвоха. Он, хотя в душе и считает князя простофилей, не может не признать вслух: «Гм… по крайней мере, простодушны и искренни, а сие похвально!» (с. 8).

Что касается Рогожина, то он неожиданно для себя совершенно откровенно рассказывает о том, что его волнует сейчас на самом деле: свою историю про бриллиантовые подвески, которые он купил для Настасьи Филипповны на деньги отца-скопидома и из-за которых едва не поплатился собственной жизнью. Недоверчивый и озлобленный Рогожин открывает первому встречному самые сокровенные свои переживания. Почему? Мне кажется, это происходит потому, что князь сам открыт, в его словах нет недомолвок, недоговоренности, он «не темнит» сам и не предполагает, что будут играть в прятки с ним. В этом смысле показательно то, как Рогожин представляется: «Рогожина знаете?» – «Нет, не знаю, совсем… это вы Рогожин-то?» (с. 10). Князь тем самым предлагает общаться прямыми посланиями, и первый демонстрирует, как это можно сделать, не оскорбляя достоинства своего и собеседника.

И в финале встречи вдруг обнаруживается, что Рогожин, несмотря на его «сумрачное лицо», – человек, способный на настоящие искренние чувства, человек, в котором есть по крайней две стороны: злобная, черная, темная (это подчеркивается многочисленными эпитетами – «черномазый», «черноволосый»); но также и светлая, широкая: «Князь, неизвестно мне, за что я тебя полюбил. Может, oттoгo, что в этакую минуту встретил, да вот и его встретил (он указал на Лебедева), а ведь не полюбил же его. Приходи ко мне, князь. Мы эти штиблетишки-то с тебя поснимаем, одену тебя в кунью шубу в первейшую, фрак тебе сошью первейший, жилетку белую али какую хошь, денег полны карманы набью, и… поедем к Настасье Филипповне! Придешь аль нет?» (с. 15).

Мне тоже было неизвестно, за что сразу же начинаешь любить князя Мышкина. Легче всего сослаться на случайность, как Рогожин («может, oттoгo, что в этакую минуту встретил»), но «случайность» повторяется снова и снова, в других обстоятельствах и с другими людьми, которые, встретившись с князем, после разговора с ним оказываются под обаянием его личности.

Разговор с камердинером

В этом смысле замечательна встреча князя с камердинером генерала Епанчина, к которому он поехал сразу же с вокзала. К генералу пройти можно было аж через три (!) «заставы»: первая – ливрейный слуга, смотревший на князя и его узелок с подозрением и недоумением, сдавший его с рук на руки камердинеру только после «неоднократного и точного заявления, что он действительно князь Мышкин и что ему непременно надо видеть генерала по делу необходимому» (с. 19). Вторая – камердинер, который «был во фраке, имел за сорок лет и озабоченную физиономию и был специальный, кабинетный прислужник и докладчик его превосходительства, вследствие чего и знал себе цену» (с. 19). Он отправляет князя в приемную ожидать секретаря (третья «застава»).