— Дурак! Черт! Хватит!
— Сама ты, некоторые из которых, порядочная дурочка!
— Ты уже с ума сходишь, Анисим!
— Не твоего бабьего ума дело! Отдай бутылку!
— О матери подумай, зверюка! Припомни, как она растила нас, свою шестерочку, как берегла, а ты после ее смерти в ее хате пьяный базар устроил!
— Отдай бутылку, кому сказано!
— Вот, получай!
Анна показала Анисиму дулю.
Анастасия молчала. Она не видела Анну и не слышала, что та говорила Анисиму. Ее занимали какие-то свои, и очень важные, мысли.
— Брось, Анисим, — сказал Антон, покручивая ус. — Больше пить не будем, а то, чего доброго, подеремся. Говори толком свое окончательное решение.
Взволнованная, бледная Анна села на свое место, бутылку, спрятала под одеяло, начала шмыгать носом и прижимать к глазам платок.
— Мое решение, некоторые из которых, простое и всем нам сильно выгодное, — говорил Анисим, прохаживаясь по комнате тяжелыми шагами. — Слушайте меня внимательно и смекайте. Землянку надо продать незамедлительно, а все вырученные деньги разделить поровну, на шесть долей. Могу вас заверить: у меня уже есть надежный покупатель, человек с деньгами, цену даст хорошую. Обещаю вам сговориться с ним так, что каждому из нас достанется по кругленькой тысчонке. А это немало.
— Погоди, братуха. Хоть ты старший среди нас, а нельзя же так, — тем же своим робким голоском сказал Алексей, встал и старательно смахнул с лысины испарину. — Нельзя же так… Как же так можно? Нельзя же, Анисим, так сразу…
— Алексей, ты — умный мужчина, а дурак, — невесело усмехаясь, сказал Анисим. — Чего затвердил, как попугай. Что «нельзя так»? Что? — Анисим побагровел. — Говори, а не мычи! И не жекай!
— Нельзя так сразу, — за Алексея ответила Анастасия, не глядя на Анисима. — Ты что, очумел уже и ничего не смыслишь? Ить только что схоронили маманю, а ты уже хату продаешь.
— А чего ждать? — спросил Анисим. — Тебе что, али деньги не нужны? А тебе; Алексей, тоже деньги не нужны? Сильно много зарабатываешь на своем грузовике, да?
— Бог с ними, с деньгами, одно только зло от них. — Алексей снова вытер рукавом лысину. — Я не об них, не об деньгах.
— Черт тебя поймет, некоторые из которых, о чем ты печешься. — Анисим сердился, ему казалось, что братья и сестры не хотели понять то, что он им так просто и ясно сказал. — Я уже говорил, могу повторить еще, что у меня имеется надежный покупатель. Землянка ему нравится, он ее уже осматривал. Он давно собирался поселиться в Привольном, по душе ему наш хутор. Так и давайте решать дело побыстрее.
— Покупатель — это что, — сказал Антон, не глядя на брата. — А как же мы останемся без своей землянки? Мы же в ней выросли. Как-то получится непривычно…
— А у тебя, Антон, что, своего жилища нету? — Анисим усмехнулся. — Да вы что, некоторые из которых, смех надо мною устраиваете? Или дурачками прикидываетесь? Что значит: своя хата? Своя хата та, в каковой ты живешь. Так, а? Неужели это вам непонятно? Неужели требуется разъяснение и пояснение? Мы все, слава богу, имеем свои домашности. Так?
— Оно-то так, да и не совсем так, — не соглашался Антон. — Землянка мамина — это же наше, так сказать, гнездо. И как же можно его продавать или разорять? Да и не все мы тут, шестеро. Анатолия нету. Как же решать такое дело без Анатолия?
— Вот братухе Анатолию, скажу честно, эта материна землянуха нужна так, как собаке прошлогодний снег, — горячился Анисим. — Он давно отошел от земли, живет-поживает припеваючи там, в своей Конге, и пусть себе живет. А мы тут, на хуторе. И мы не можем, не имеем права оставить землянку пустую, без надзора. Она же через год развалится без хозяйского присмотра.
— Антон прав, без брата Анатолия дело решать нельзя, — сказала Анна, не отрывая платочек от глаз. — Надо вызвать Анатолия.
— Зачем его вызывать из такой дали? — Анисим наконец заметил меня. — Средь нас его сын Михаил. Вполне и по закону может заменить ба́тька. Как, Михаил, сможешь заменить ба́тька?
Я промолчал. Мне было больно и обидно. В этот вечер я не узнавал своего дядю Анисима Ивановича, мне казалось, что в бабушкину землянку ввалился какой-то пьяный грубый мужик, которого раньше я и в глаза не видал. Этот незнакомый мне мужик не стал ждать моего ответа, он уже забыл обо мне и, остановившись посреди хаты, спросил:
— Вы что же это, некоторые из которых, мои братушки и сестренки, или живете в таком достатке, что и в гро́шах уже не нуждаетесь? Или вы на них, на гро́ши, плюете, да? Вот, к примеру, тебе, Антон Иванович, — только отвечай, не кривя душой: тысчонка пригодилась бы в жизни? Как, пригодилась бы? А? Чего ж бычишься и молчишь?
— Само собой, — ответил Антон, не оставляя в покое свой ус. — От положенной мне доли не откажусь.
— И правильно, братень! Надо быть круглым дураком, чтоб от своего отказаться, — повеселев, продолжал Анисим. — Мнение Антона все слыхали?
— Погодь, Анисим, как же…
— Свое «как же» прибереги при себе, Антон, — продолжал тем же повеселевшим голосом Анисим. — Ну а ты, наш тихий да смирный Алеша? Ты что, богач какой? Живешь себе припеваючи, крутишь баранку, трешь свою лысину и ни в каких грошах не нуждаешься? Правильно я понимаю? Не нуждаешься?
— И чего прицепился с деньгами, — тихо и боязно ответил Алексей, и лысина его помокрела еще больше. — Нельзя же так сразу… Успелось бы… А то так сразу…
— Заладил свое, как сорока, — невесело смеясь, сказал Анисим. — Ты отвечай на мой вопрос: деньжата тебе нужны или не нужны?
— Маманина землянка, Анисим, лично для меня дороже всяких гро́шей, — ответил Алексей.
— Вот это ты молодец, Алеша, — поддержала брата Анастасия. — Именно дороже всяких денег.
Анисим, не отвечая Алексею и Анастасии, прошелся по комнате, остановился перед Анной, сказал:
— Анюта! Да перестань шмыгать, нос уже распух. Скажи тут, всем скажи: ты-то со своим муженьком-шофером богато живешь? Небось уже не знаете, куда тратить гро́ши? Тебе твоя доля что, не пунша? Или нужна? Не шмыгай, а отвечай членораздельно.
— Зачем ты меня сюда привел? Зачем? — И Анна залилась слезами. — Я тебе так отвечу: ежели и станем делить то, что оставила нам маманя, то разделим не поровну.
— Удивительно! — воскликнул Анисим. — А как же прикажешь делить? Говори, говори, как?
— По справедливости, — с трудом удерживая плач, ответила Анна. — Кто из нас живет победнее, тому выделить долю побольше, тому, кто побогаче, тому поменьше. Среди нас ты всех богаче, вот тебе и дать поменьше. А сестренка Настенька, все мы знаем, живет беднее нас всех, ей дать побольше. И я согласна с Алексеем: не надо пороть горячку.
— Знать, говоришь, не поровну? Одному больше, другому меньше? — переспросил Анисим. — Так, сестра, дело не пойдет. Перед покойной матерью все мы, ее дети, были равные. Да, я сознаю, у сестры Анастасии, верно, житуха горемычная. Одна без мужа детишек растила и сейчас еще мается. Но скажи, Настенька, ты согласна с тем, о чем сказала Анна? Или не согласна?
— Не о том хочу сказать, Анисим Иванович. — Анастасия подальше под одеяло засунула бутылку, встала с кровати, выпрямилась, худая, с бледным болезненным лицом. — Я хочу всем вам сказать о том, что мой внучок, космонавт Юрик, вы его знаете, тоже был на кладбище. И там, на митинге, спросил у меня: бабуся Паша померла, а ее хата тоже помрет? Вдумайтесь в эти детские слова! Ить малец же еще, а какое разумное имеет соображение. Что тревожит его детскую душонку? Умрет ли бабушкина хата. А ты, здоровило, не успел отнести маманю на кладбище, а уже хочешь, чтоб следом за матерью и хатына ее померла для всех для нас. Этого желаешь, да? Грошами убить землянку? Тысчонка маячит перед твоими пьяными бельмами? Удивляюсь, как это твой зять Андрей Аверьянович еще не прогнал тебя с поста управляющего в Привольном? Соломенные твои кошары разорил, а тебя еще оставил. А какой ты начальник? Тебе быть бы барышником! Жадюга! Идол!
— Ну, ну, потише! — крикнул Анисим. — И ты вот что, сестра, своим космонавтом, какового, между прочим, твоя дочка принесла в подоле, не выхваляйся и меня не пугай и не оскорбляй. Я не из пужливых и оскорблений не потерплю! Понятно! Ишь, какая отыскалась праведница! Ты отвечай на вопрос: тебе гро́ши нужны? И согласна ли ты с Анной или не согласна?
