Еще месяц назад приезжал на грузовике хромой завхоз Нестеренко, привозил продукты — муку, сахар, печенье, вермишель. Припадая на левую, укороченную ногу, он отвел Пашу от арбы, и понизив голос до хрипоты, сказал:

— Беда, Прасковья.

— А шо такое?

— Война уже наползает на Ставрополь.

— Да неужели? Хто казав? Откуда тебе известно?

— Сорока на хвосте принесла, — хотел отшутиться Нестеренко. — Говорят, что это правда. Сам я там, вблизи Ставрополя, не был, в точности, конешно, поручиться не могу. Но в хуторе ходят такие балачки…

— А ты им не верь, балачкам.

— Хотелось бы не верить. Дюже хотелось бы… На всякий случай готовься, всякое может случиться.

Нестеренко сгрузил продукты и уехал, а Паша стояла, словно бы окаменев, не могла двинуться с места. «Шо цэ такое? — думала она, провожая глазами удалявшийся завхозовский грузовик. — Знать, война уже близко, возле Ставрополя? А может, в этот час она уже накатилась и на наш Привольный? Может, и мой Иван где-то тут, близко? Стоять на месте и чего-то ждать? Или уходить заблаговременно? Но куда уйдешь? Где спрячешься?»

Сразу после отъезда Нестеренко Паша не решалась заговорить о том, что ей сообщил завхоз, ни с матерью, женщиной молчаливой, скупой на слово, ни со старшими сыновьями, ни с дедом Яковом. Так прошла неделя, и как-то вечером, убедившись, что младшие уже спят, а старшие находятся возле отары вместе с дедом Яковом, Паша подошла к матери, отвела ее от арбы. Они подошли к корыту, Паша плеснула воду на горячее лицо, утерлась фартуком. Не понимая, зачем она понадобилась дочке, старуха присела на краю корыта, сказала:

— Стих ветродуй. Пора и нам спать.

— Не до сна, мамо.

— Чего ж так?

— Потолковать бы нам надо… Хочу спросить вашего совета и не знаю…

— Чего умолкла? Спрашивай.

— Ежели случится, шо сюда, до нас, заявятся немцы? Шо нам делать?

— Ты шо выдумываешь? Откуда тебе известно, шо они сюда припожалуют?

— Я так, предположительно. Ежели вдруг будет такое… Ума не приложу.

— Ежели, не дай бог, такое случится, то шо же тут долго думать? — ответила мать. — Оставим отару и будем спасать свои души. — Старуха говорила спокойно, как можно говорить о чем-то простом и обыденном. — Впряжем быков в арбу и подадимся с детьми в беженцы. Приютимся всей своей оравой на каком-нибудь неказистом хуторке и, бог даст, переждем, переживем. Это хорошо, дочка, шо в такую тяжелую годину мы все тут, вместе.

— Отару, мама, бросать нельзя, — негромко, но твердо сказала Паша. — Я так думаю: надо нам послать на хутор Анисима. Пусть все разведает, шо там и як.

— Доберется-то як туда?

— Пешком али на попутной машине.

— Шо-то попутных машин в степу не видно. И мальца от себя не отпускай. Такое ненадежное времечко.

— Який же вин малец? Шо вы, мамо? Анисим — парень хоть куда, смышленый прямо-таки не по годам, да и Антоша — мальчуган бедовый, — с любовью говорила Паша о своих старших. — Вот двоих их и послать. Видели, як воны чабануют? Молодцы! Всю ночь возле отары, дед Яков ими не нарадуется. Растут, говорит, настоящие чабаны. Вот и пусть они смотаются на разведку.

— Пасти овец, дочка, — это одно, а ходить в такую даль — совсем другое, — как всегда, рассудительно возразила старуха. — Да и времечко-то ныне не подходящее для хождения… Паша, а погляди! — вдруг воскликнула она. — Огни мельтешат. Никак кто-то на машине до нас катит…

На аспидно-черном горизонте заполыхало зарево, то взлетая и освещая добрый кусок неба, то падая на землю, будто желая отыскать в траве след, становясь все ближе и ближе. И вот уже фары обласкали колодец с нацеленным в темноту журавлем, корыто с запламеневшей в нем водой, ослепили Пашу и ее мать, и грузовик, молодцом остановившись возле арбы, стряхнул со скатов дорожную пыль и умолк. Погасли фары, сомкнулась темень. Из кабины поспешно вышел мужчина в военной форме, гимнастерка затянута ремнем, на ремне — кобура, и сказал нарочито громко:

— Ну, наконец-то отыскали!

Паша сразу узнала Николая Семеновича Пономарева, директора «Привольного», и обрадовалась, как ребенок, Пономарев солдатским, четким шагом направился к Паше, на ходу оправляя под поясом гимнастерку и сдвигая на бок кобуру, протянул руку:

— Ну, Прасковья Анисимовна, здравствуй! — Говорил он быстро, словно бы давая понять, что у него мало времени и что он торопится. — Насилу тебя отыскал. Должен был побывать у тебя еще засветло. Да шофер не потрафил.

— Николай Семенович, як же вы в родной степи могли заблудиться? — сочувственно спросила Паша. — Все ж тут свое, каждый бугорок, каждая ложбиночка.

— Видно, черт попутал.

— Да и ехать-то к нам просто, — как бы оправдываясь в том, что ее стоянку так долго пришлось отыскивать директору, сказала Паша. — От Привольного, вы знаете, дорога лежит прямо до озера, а от озера — рукой подать. Там, близ озера, имеется косая ложбинка, так от нее надо поворачивать направо. А тут и наша арба.

— Повернули, да по всему видно, не в том месте. — Пономарев положил руку на кобуру, как бы желая показать Паше, что и он уже при оружии, и добавил: — Моя речь зараз не о том, как мы заблудились. Пусть шофер пока сгружает продовольствие. Кое-чего подбросил тебе из продуктов… Отойдем-ка в сторонку, надо поговорить.

Они ушли в темноту. Проходя мимо грузовика, Паша увидела в кузове мужчин, женщин и детей. Сидели они кучно, на каких-то узлах, молчали и, по всему было видно, сходить на землю не собирались. «Не иначе, убегает Пономарев, и эти с ним», — подумала Паша, стараясь не отставать от директора. Остановились они так далеко, что отсюда уже не было видно ни колодца с лихо поднятым журавлем, ни грузовика, ни брички.

— Паша, да фронте наши дела очень плохие, — заговорил Пономарев тихо и так же быстро. — Вчера немцы вошли в Ставрополь, а сегодня утром фашистских автоматчиков видели вблизи села Петровского. — Он сердито посопел носом. — Все это случилось неожиданно, поэтому в этой спешке и с эвакуацией ничего не получилось. Все оставили на произвол судьбы. Насчет скота и отар есть указание райкома: упрятать в степи… Паша… Прасковья Анисимовна, твоя боевая задача — спасти отару. Уведи ее подальше в степь, в самые буруны, и там пережди… А мы скоро вернемся.

— Знать, упрятать овец в степу?

— Угони отару подальше от дорог и от людских глаз.

— Николай Семенович, а сами вы куда же?

— Приказано держать курс на Моздок, — ответил Пономарев совсем глухо. — В Моздоке находится штаб ставропольских партизан.

— А кто те, шо в кузове?

— Моя семья и две семьи учителей.

— Як же теперь мне? — вырвалось у Паши, как стон. — Дажеть подумать страшно.

— Я уже сказал: есть указание райкома, и твоя боевая задача — укрыть овец в степи и переждать там месяца два-три. — Пономарев помолчал, посопел, успокаивая дыхание. — Мы скоро вернемся…

— Я не про то, я не про себя, — сказала Паша. — Я про овец. В степу просторно я овец спрятать бы можно. А як же быть с водой? Без воды овца долго не проживет.

— Проживет, — уверенно сказал директор. — Овцы умеют утолять жажду и росой и сочной травой. Посоветуйся на этот счет с дедом Яковом. Он вырос в этих местах, по памяти знает, где тут есть колодцы, где пруды или озерца. Вот туда и держи путь. Дед Яков — человек степовой, овец перегонять ему не впервой… Но мы скоро вернемся, — быстро и как-то виновато повторил он свое обещание вскоре вернуться. — У тебя какой транспорт?

— Быки да конь в придачу.

— Быки — это надежно.

— Имею еще дойную корову.

— Корова — отлично, свое молоко для детишек. Как они тут, в отаре поживают? — участливо спросил Пономарев. — Не болеют?

— Чего им? Бегают… А старшие при деле, овец пасут.

— Но мы скоро вернемся, — еще раз повторил Пономарев, теперь уже каким-то чужим, совсем упавшим голосом. — Значит, так: молоко для детишек у тебя имеется, продуктов я привез, хватит месяца на три. Как директор, разрешаю пользоваться бараниной. Маток, конечно, не губи, а валушков смело пускай в ход… по акту. И еще: привез я тебе оружие…