— Что говорят шофера?

— Разное, а в общем и целом — ничего определенного, — ответил Олег, все еще не поднимая голову. — Шофера считают, что Кынкыз — название татарское.

— Это и без них известно.

— Ну так вот, они советуют искать Кынкыз в тех районах, каковые находятся поближе к Калмыкии. — Олег посмотрел на меня тоскливо, виноватыми глазами. — Так как? Покатим к калмыкам?

Я согласился. Мы быстро собрались, оставили Скворцы и выехали на главный Ставропольский тракт, который уходил к Апанасенковскому и далее — на Элисту.

Мы все же не теряли надежду где-нибудь отыскать злосчастный Кынкыз.

Убегал лоснящийся кушак асфальта, а по обе его стороны — степь и степь в своем неярком осеннем наряде. Я знал, что мы будем проезжать Привольный, и все одно как же я обрадовался, когда вдруг у въезда в хутор увидел стоявшую на кургане чабанскую мамку с ярлыгой на плече. Я попросил Олега замедлить бег «газика». Мы тихонько проезжали мимо кургана, и мне казалось, будто моя бабуся повернулась к нам и, как бы приветствуя нас, чуточку приподняла чабанский посох и сказала:

«Мишуха, ты шо, опять едешь в Привольный в гости?»

«Нет, бабуся, я еду теперь далеко, ищу в степи хутор Кынкыз».

«А на шо вин тоби понадобился, тот Кынкыз?»

«В нем живет Ефимия, а у Ефимии есть дочка Паша. Хочу ее повидать».

«Ну, счастливого тебе, внучок, пути».

«Прощайте, бабуся, прощайте…»

— Миша, ты что бубнишь? — спросил Олег. — Или молитву читаешь?

— Так, думаю вслух, — ответил я, а сам подумал, что уже не увижу больше ни этого кургана, ни стоящей на нем женщины, так похожей на мою бабушку Пашу и на статую на Пискаревском кладбище. — Ну, теперь поехали быстрее.

Олег только этого и ждал. Он так пронесся по хутору, что лишь крылечки с крашеными ступеньками мелькали по бокам да убегали назад тополя с пожелтевшими снизу листьями. Давно не стало ни кургана со стоявшей на нем чабанской мамкой, ни Привольного. Открылась такая даль, что, куда ни посмотри, — простор и простор бил в очи, и, казалось, не было ему ни начала, ни конца. Навстречу нам надвигалась только что взошедшая озимь — озаренная солнцем, она поднималась к небу зеленым нежным полотнищем. Затем озимь сменила пахота, она убегала во все стороны, свежая, только что взрыхленная плугом и расчесанная бороной. Побывавшая под лемехом земля блестела черным глянцем, над ней, отыскивая добычу, то садясь, то взлетая, низко кружилось воронье. Там и тут встречались села и хутора, чем-то похожие и чем-то не похожие на Привольный и на Богомольное, — с теми же землянками, заросшими травой, с теми же живописными крылечками, с теми же подпиравшими небо тополями и с теми же постройками близ села или близ хутора было нетрудно даже отсюда, с дороги, узнать, где стоял комплекс овцеводческий, где молочный, а где — птицеводческий. Я провожал взглядом незнакомые мне поселения и думал: может быть, где-то здесь, среди этих степных селений, и приютился хутор Кынкыз и мы, не зная об этом, промчимся мимо него? Тогда я попросил Олега останавливаться в каждом селе или хуторе и спрашивать у жителей о хуторе Кынкыз. Как на беду, никто такого хутора не знал.

Мы въехали в какое-то большое село и остановились возле двора. Окликнули молодуху. Она несла на коромысле полные ведра, статная, сильная, и шла так легко, словно бы хотела показать нам, что два ведра с водой для нее — не тяжесть.

— Красотка, а скажи, как нам проехать в хутор Кынкыз? — вежливо спросил Олег. — Говорят, он тут, где-то близко.

— Про такой хутор, красавец, я и не слыхала, — игриво улыбаясь, ответила молодуха, поведя сильным плечом, показывая нам, как легко и просто она умеет это делать. — Ни, тут не ищите, у нас Кынкыза не найдете. — Она усмехнулась: — Да и прозвище у того хутора якесь смешное.

В том же селе Олег повернул ко второму двору. К нам за ворота вышел совершенно белый, без шапки, дед, молча выслушал Олега, глядя на него подслеповатыми, мокрыми глазами, и сказал:

— Вам, хлопцы, не туда надо держать путь. Надобно поворачивать и двигаться в обратную сторону.

— Это куда же, дедусь? — спросил Олег. — В какую же сторону?

— Аж до Куршавы и до Нагута, — ответил старик. — Могло быть, там такой хуторок и отыщется.

— Почему же вы так думаете, дедусь? — снова спросил Олег. — Да и зачем нам поворачивать обратно и ехать до Куршавы и до Нагута?

— Давно это было, еще в детячестве, я проживал с матерью в Нагуте, и зараз шось похожее на Кынкыз припоминаю… Вроде б там, возле Куршавы или возле Нагута, был такой хуторок. Смутно помню, стар я уже стал. А у нас во всей округе Кынкыза не було и нема.

Мы не повернули обратно и не поехали в Куршаву и Нагуты.

— Дедусь из ума выжил, что он помнит, — сказал Олег. — Надо нам ехать прямо, поближе к калмыкам.

И мы поехали дальше. Поперек поля вытянулись лесные полосы, издали похожие на темно-рыжие, плохо причесанные чубы. Солнце клонилось к закату и насквозь просвечивало эти чубы. От нашего «газика» по шоссе неслась, подпрыгивая, острым углом вытянутая тень. Потому, как Олег сурово, не отрываясь, смотрел на дорогу и на убегавшую тень, молчал и посапывал, я понял, что мой водитель был не в духе, по этой причине и разговаривать ему не хотелось. Я тоже молчал. Так мы проехали лесную полосу — это была рослая степная акация гледичия с острыми коричневыми иглами и коричневыми серьгами-стручками. Вперемежку с гледичией росли молодые, стройные дубки с еще не опавшими, но уже сухими желтыми листьями и дикие абрикосы с голыми ветками — ни плодов на них, ни листьев. Проехали мост. Он лежал через неширокий канал, вода по которому текла спокойно — видимо, тут, в степи, на равнине, торопиться ей было некуда. И только когда «газик» с выключенной скоростью легким накатом побежал вниз, в отлогую ложбину, Олег взглянул на меня, невесело улыбнулся и, словно все еще продолжая думать, сказал:

— По-моему, так: ежели ничего не знаешь — так и не советуй. Как поступила та красавица с ведрами? Ее спросили, а она честно ответила: не знаю, не слыхала. И правильно сделала. Умная женщина, не стала голову нам морочить. А какую ахинею понес тот белый дедусь? Вы не туда едете, вы не туда едете! Заворачивайте обратно, поезжайте до Куршавы и до Нагута! Смешно! Ить он куда советовал нам двигаться? Не вперед, а в обратную сторону! До Куршавы и Нагута. Ежели хочешь знать, то Куршавы, как таковой, вообще не существует, а имеется село Курсавка. Старик все давно перепутал, перезабыл, а тоже лезет с советами. Видишь ли, он там жил еще в детячестве, а теперь, на старости годов, что-то смутно припоминает. Да ежели бы мы поверили деду, этим его смутным воспоминаниям и рванули бы на Куршаву и на Нагут, то, ручаюсь, и за месяц никакого Кынкыза не нашли бы. Это точно! А зараз мы едем правильно, к нужной цели, и мое сердце уже чует — обязательно найдем Кынкыз. Так что, Миша, не журись, от нас Кынкыз нигде не укроется. Непременно отыщем, поверь моему слову!

— Отыщем — хорошо, а не отыщем — ну что ж, так тому и быть, — сказал я. — И меня не успокаивай. Я спокоен.

— Да я и не успокаиваю, а делаю верный прогноз, — авторитетно заявил Олег, перед пригорком включая скорость. — И так как дело приближается к ночи, а в темноте, сам понимаешь, искать хутор плохо — можно пролететь мимо, то мы давай сделаем так. В каком-либо селе, какое первым попадется на пути, остановимся на ночевку. Надо же нам и отдохнуть как следует, и не мешало бы подзакусить. И пока ты будешь спать, я похожу по хатам и хорошенько поразузнаю. Выть того не может, чтобы ни одна живая душа не знала, где ж находится тот Кынкыз. Нет, от нас он не скроется, все одно найдем, не сегодня, так завтра. Согласен со мной?

Я кивнул, согласился. Тем временем солнце опустилось в отлогую балку и там, на прощанье заполыхав пожаром, скрылось. Сперва на поля серым войлоком поползли сумерки, потом улеглась и черная, глаз выколи, южная ночь. Мы проехали в темноте еще километров десять и издали увидели огни. Вскоре наш «газик» вкатился в большое освещенное фонарями село, асфальт, поблескивая на свету, лег по главной улице. Олег увидел шедшего по тротуару мужчину, повернул к нему и остановился, спросив: