Мальчишек как ветром сдуло: Фриц не опасался, что они пожалуются на угрозы, ведь тогда им придется признаться и в собственной трусости. Возможно, только про браслет кому-нибудь из старших настучат. Ну да хранить у себя память о бывшей возлюбленной — не преступление, тут даже Дитрих не сможет потребовать наказания.

Жаль, теперь надо будет носить украшение с собой в кошеле с деньгами, не то сопрут и глазом моргнуть не успеешь.

За окнами уже смеркалось, зазвенел колокол, созывая братию на вечернюю службу. Привычная до каждого слова в молитве церемония прошла для Фрица как в тумане.

Забавно: перед визитом в бордель он волновался, точно мальчишка-девственник. Собственно, он никогда раньше не бывал в подобных местах, даже издалека не видел. Наверняка, в Ауэрбахе имелись дома терпимости (где их нет!), но не вблизи замка.

Пока шла служба, Фриц десяток раз успел передумать идти, а потом опять поменять решение. Наконец, когда прозвучало последние песнопение, Фриц поспешно занял очередь на благословение, встав перед всеми другими послушниками, хотя обычно не лез вперед. Парни поворчали, однако спорить с Фрицем никто не решился.

Быстро получив благословение и поцеловав перстень Бенедикта, наверняка дремавшего и действовавшего чисто по привычке, Фриц устремился прочь из церкви.

Попечитель странноприимного дома брат Конрад, который был негласным лидером посещавшей бордель компании монахов, обнаружился во дворе. Фриц знал из подслушанных тут и там шепотков, что сегодня планируется очередная веселая прогулка. Конечно, он мог отправиться в город и сам, вот только не знал, где находится более-менее приличный дом терпимости. Не спрашивать же у каждого встречного «где тут у вас чистый бордель?». К тому же существовала вероятность забрести в какой-нибудь притон, откуда не помогут выбраться даже особые фехтовальные приемы Вальтера.

Вот и пришлось унижаться перед Конрадом. Нагнав его во дворе, Фриц тихо заговорил:

— Прошу прощения за беспокойство, брат. Слышал, ты сегодня с товарищами отправляешься в город.

Фриц так и не смог заставить себя сказать все прямо, надеясь, что Конрад поймет намек. Тот понял и еще как, сразу расплылся в противной улыбочке.

— Ну-ну, никак наш добродетельный брат заскучал? Мы всегда рады компании, не то, что некоторые, обитающие в высших сферах…

Несколько минут Фриц стоически выдерживал насмешки. Хотелось плюнуть на все, развернуться да уйти. Удерживало лишь осознание того, как глупо он будет выглядеть сейчас, поджав в хвост и убежав в кусты.

Наконец, Конрад изволил закончить свои упражнения в остроумии и повел Фрица к одной из монастырских калиток — обитой железом дверце в стене, ключи от которой имелись только у старших клириков. Там уже ждало несколько любителей запретных наслаждений, всего семь человек, в том числе двое послушников. Появление Фрица они встретили понимающими улыбочками и смешками. Благо воздержались от громогласного обсуждения, только шушукались как бабки-сплетницы.

Вскоре подтянулся еще один монах — старикашка за шестьдесят, в котором, тем не менее, не угас юношеский пыл. Конрад объявил, что больше никого ждать не будем, кто опоздал, пусть топает до города один, дорогу знает.

Конрад открыл заветную дверцу и отряд алчущих женского тепла гуськом двинулся по тропинке, вьющейся через монастырские предместья за лес, в сторону Йоханштадта.

Идти пришлось больше часа, в сумерках можно было запросто споткнуться, хорошо, Конрад прихватил масляную лампу и шел впереди, освещая дорогу.

Оказалось, бордель, как и весь злачный квартал, находился за стенами города — после первого удивления Фриц понял, что собственно в этом нет ничего странного. Люди из века в век стыдливо прятали свои грешки, а чужие старались не замечать. Но от этого пороки никуда не девались.

По словам одного из разговорившихся с Фрицем братьев, в квартале удовольствий располагались не только бордели на любой вкус и кошелек, но также игорные дома и просто питейные заведения, которые из-под полы торговали «порошком счастья». По описанию это зелье здорово смахивало на алмунашитат-еашуб с востока, и Фрица накрыло премерзкое ощущение повторяемости событий. Хорошо хоть никто из братии еще не увлекся дурью.

Неожиданным для Фрица стало и то, что жмущиеся к стене Йоханштадта улицы ярко освещены — у входа в каждое здание висел факел, иногда два и больше. Обычно с наступлением ночи все города погружались во тьму, только в самых больших сравнительно недавно стали появляться уличные фонари — железные клетки с маленькой горящей жаровней внутри. Но вся эта роскошь предназначалась только для мест, где обитала аристократия, любившая бузить ночами, словно нечисть. Или уподобляясь в своем веселье обитателям квартала удовольствий.

В месте сосредоточия порока воздух звенел от шума, у каждого крыльца топтались перекрикивавшие друг друга зазывалы.

— Самые лучшие девочки в «Сладком цветочке»! С ними вы отправитесь в Рай прямо на земле!

— Реки золотого магяьсогского! Напейся до встречи с зелеными чертями!

— Попытай свою удачу! На кону сотня золотых!

Улицы несмотря на поздний час запрудил народ, сплошь мужчины, некоторые вели под ручки шлюх. Кое-кто уже покачивался и горланил песни. Одного пьяницу громко выворачивало наизнанку в переулке.

Все эта пестрая толпа и режущие по ушам звуки производили на Фрица угнетающее впечатление. Скорее бы уже добраться до места!

Возле дома терпимости, куда Конрад вел братию, висели аж два красных фонаря, сделанных из иллирийского стекла. Четкое указание на то, какое заведение здесь самое лучшее. Так даже не умеющие прочитать название на табличке сразу найдут нужное здание. Назывался бордель, кстати, безо всякой выдумки «У веселой киски».

Фриц возвел очи горе, двое послушников, тоже первый раз посещавших злачное местечко, захихикали как дебилы.

Внутри бордель не соответствовал тому, что ожидаешь увидеть в здании, на входе которого висят стеклянные фонари. Просто большой шумный зал, с пропахшим потом и вином спертым воздухом.

Народу здесь было много несмотря на высокие цены (на что-то же хозяева дома терпимости купили дорогущее стекло). Фриц сразу отметил несколько особо богато одетых господ, наверняка из высшей знати. По большей же части в борделе веселились, как и положено в торговом городе, купцы, которых удавалось отличить по неким неуловимым манерам и особенностям речи — описать их Фриц бы не смог при всем желании.

Веселящиеся мужчины сидели за круглыми столиками, облепленные со всех сторон хохочущими размалеванными дамочками в платьях и блузках с таким глубоким декольте, что грудь едва не вываливалась. Еще несколько таких же женщин задирали ноги на помосте в дальнем конце зала под довольно скверную музыку, выжимаемую из истерзанных флейты и лютни.

Братию в доме терпимости встретили, как постоянных посетителей: сразу же отвели за «их» длинный стол в углу. Появились особые дамы, знавшие всех господ монахов по именам и отпускавшие явно дежурные, непонятные Фрицу, шуточки. Он скривился, увидев, что большая часть женщин — блондинки, иногда явно крашеные. Увы, представление о красавицах с золотыми локонами жило в Бруденланде веками, кочуя из баллад миннезингеров в мужские фантазии и обратно.

Женщины быстро облепили монахов, кому-то уселись на колени, кто-то сам упал лицом в пышную грудь. Шестидесятилетний старикашка обнимал сразу двоих хохочущих дам.

«Надеюсь, его не хватит удар от усердия, — кисло подумал Фриц. — Иначе станет совсем-совсем весело».

Все действо обильно заливалось красным вином и пивом.

От выпивки Фриц отказался: пусть во время мучительных ночей, полных сладострастных образов приходило желание утопить боль в алых струях, но… Достаточно было вспомнить, каким противным становился отец во хмелю, как пропадало всякое желание напиться.

Просьба принести воды ожидаемо вызвала волну насмешек со стороны шлюх. На это Фриц язвительно заметил, что дамочкам бы стоило вести себя повежливее с посетителем, который несет в их вонючую дыру звонкие моменты. Женщины заткнулись, но стали подозрительно коситься на Фрица и не спешили к нему подсаживаться.