Фриц, благодарный ему за «когда», а не «если», твердо сказал:
— Вернемся. И плевать, что будут говорить другие.
Забрать из награбленного все, что удастся унести, и покинуть Святую землю навсегда. Сола поймет, когда он расскажет ей о пережитом. Они все равно смогут неплохо устроиться. Пусть в Инеместе и Кальтонии холодно да живут одни варвары, зато нет Инквизиции. Еще можно затеряться в долинах Горной страны, разводить овечек.
Фриц поражался, что среди рыцарей остались желающие воевать до конца, но многие действительно не собирались бесславно завершать Крестовый поход. Они надеялись, что Сент-Иоанн не взят и там можно будет закрепиться, как это не раз происходило раньше. Скоро из Срединных земель наверняка прибудут новые силы, тогда можно снова ударить по аласакхинцам.
Все начнется сначала.
Иногда Фриц ловил себя на том, что желает лишь одного: пусть лучше все рыцари до единого погибнут, а Сент-Иоанн падет, чем разгорится новая война. Похоже, к тому и шло. По крайней мере, приближался день, когда все должно было решиться.
Среди рыцарей ходили разговоры о новой вылазке. Помощи ждать уже не имело смысла: крестоносцы в других крепостях либо погибли, либо сами в осаде. Или просто предали товарищей, столковавшись с Субха-аль-Зоаром.
— Не могут благородные рыцари подыхать, прячась за стенами, точно крысы, — вещал Дидье на одном из собраний. — Надо выйти и дать бой! Может быть, мы погибнем, но погибнем как мужчины!
Все с ним согласились — в кои-то веки крестоносцы были едины. Начались обсуждения плана, но особо говорить было не о чем. Стоило подкрепить силы, съев все запасы, оседлать оставшихся лошадей, открыть ворота и броситься на врага в последней самоубийственной атаке. Возможно, получится отвлечь внимание и хотя бы женщины с детьми убегут. Фриц надеялся, что и у местных хватит ума под шумок улизнуть с оставшимся добром, не дожидаясь, пока в городе появятся басарцы. Часть альмадинцев, те, кто особо близко общался с крестоносцами, вызвались уйти с ними.
Уже был назначен день последнего боя, когда после очередного совета произошло чудо.
Новый архиепископ, спешно выбранный на замену убитому Урбану, созвал всех, кто еще мог ходить, на площади возле Храма Креста и объявил:
— Возрадуйтесь, братья и сестры! Господь явил нам великую милость! Сегодня ночью верному слуге божьему, Диего Сальвадору герцогу Альбарадо, было откровение от самого святого Георгия!
Фриц едва удержался от того, чтобы не воскликнуть язвительно: «Да неужели?». Не верилось, что Бог стал бы посылать видение злобному ублюдку, вроде Альбарадо. Фриц отказывался признавать реальность, где Небеса благословляют убийц и фанатиков.
Сам Альбарадо, которого со встречи у горящего манзилзоара Фриц видел лишь мельком, встал рядом с архиепископом. Лицо герцога и раньше внушавшее трепет, теперь производило еще более сильное впечатление. Исхудавшее, с бледной, почти прозрачной кожей и блестящими как от лихорадки глазами. Лик святого мученика. Или безумца.
— Братья и сестры, Всевышний услышал наши молитвы! — восторженным и тонким голоском начал Альбарадо. — Сегодня ночью я стоял на коленях возле Гроба Господня, взывая ко всем святым! Клянусь, я не спал и видел наяву, как из отверстия в крыше возникла серебристая дорожка. По ней, точно по лестнице, ко мне спустился сияющий силуэт, столь прекрасный ликом, что мой жалкий язык не может его описать. Я сразу понял: это сам святой Георгий!
Толпа возбужденно загалдела, и архиепископу пришлось потратить время, чтобы призвать людей к порядку. Когда снова наступила тишина, Альбарадо продолжил:
— Святой похвалил нас за то, как мужественно мы переносим страдания. И в благодарность за наше ревностное служение Господу рассказал, где в Альмадинте спрятан священный меч!
Последовали новые крики: все сразу поняли, о каком мече идет речь. Утерянная давным-давно реликвия — клинок, которым святой Георгий в незапамятные времена крушил демонов, вурдалаков и даже драконов.
Неужто легендарный меч действительно в Альмадинте? И за столетья его никто не отыскал? Грех сомнения поселился в душе Фрица.
Стоящий рядом Рудольф закусил губу, изучая носки своих сапог — наверняка, как и Фриц, подавлял рвущиеся с губ едкие слова.
Даже Пауль и тот не проявлял особой радости: его лицо окаменело, взгляд совершенно ничего не выражал.
Успокоив толпу, архиепископ воскликнул:
— Узрите же великий клинок, который мы нашли в тайнике, скрытом от язычников!
Заиграли трубы, хор начал выводить гимн святому Георгию. Двое священников внесли подушку, на которой лежал длинный двуручный меч.
Следовало признать — он был красив. Сияющее лезвие отливало голубизной и казалось выкованным из самого солнечного света. Рукоять блестела драгоценными каменьями, которые складывались в изображение креста с ярким рубином по центру — символом крови, пролитой Сыном за грехи человечества.
— С этим божественным оружием мы уничтожим язычников! — звучно воскликнул Альбарадо, беря меч одной рукой и воздевая высоко над головой.
Удивительно, как человеку, давно не евшему сытно, удалось поднять такое тяжелое оружие. Вот уж чудо, так чудо.
В то же мгновение лезвие засияло так ярко, что стало больно глазам, и Фриц прикрыл их ладонью. Но все же за секунду до того, как зажмуриться, он успел кое-что заметить: как шевелятся губы одного из священников, стоящих позади Альбарадо.
Узрев воочию силу святого меча, толпа пришла в неистовство. Люди захлебывались криком, падали на колени, бились в экстазе.
Фрица это зрелище не вдохновило, а вызвало отвращение. Все вокруг будто враз потеряли человеческий облик: у женщины, стоявшей неподалеку от троицы товарищей, выступила на губах пена. Другая дама, разорвав на груди роскошное платье, стала бить себя кулаками и царапать ногтями кожу. Какой-то мужчина заливался противным визгливым смехом.
Архиепископ и Альбарадо еще что-то вещали о божьей силе и борьбе с язычниками, но Фриц уже не слушал. Он первый начал осторожно выбираться из беснующейся толпы, следом двинулись Рудольф и Пауль.
Оказавшись на одной из разбегающихся от площади улочек, они быстро пошли вперед и Фриц шепотом заговорил:
— Как-то не верится, что меч настоящий.
— А божественное сияние? — с ноткой иронии осведомился Рудольф.
— Мне кажется, кто-то из церковников просто наложил на лезвие заклинание, сработавшее в нужный момент. Или еще что.
— Настоящий или ненастоящий — без разницы. — Пауль пренебрежительно махнул рукой. — Главное, что людей вдохновили на подвиги, этого церковники и добивались. Теперь все будут сражаться яростно и упорно, возможно, мы прорвемся.
Сгорбившись, Пауль зашаркал дальше по улице. Фриц посмотрел на его сутулую спину: еще недавно рубаха была Паулю мала, обтягивая широкие плечи и мощные руки, но теперь висела мешком. За прошедшие два месяца в его темно-русых густых волосах появилось столько седины, что, казалось, они стали пепельными как у Фрица. Да собственно и шевелюру уже нельзя было назвать густой — она поредела, на макушке обнажилась лысина. Пауль в свои сорок с небольшим выглядел глубоким стариком.
Подстегнутый острым чувством сопереживания, Фриц осмелился спросить то, о чем давно хотел узнать.
— Пауль, почему ты отправился в Крестовый поход? Ты не религиозен, не стремишься к славе, да и богатство тебе, похоже, не слишком-то нужно.
Остановившись, Пауль медленно обернулся и посмотрел на бывших подопечных долгим, усталым взглядом, словно решал, говорить или нет.
— Это не пустое любопытство, — заметил Рудольф, поддерживая желание Фрица лучше узнать старого товарища.
Возможно, у них сейчас есть последний шанс побеседовать по душам. Пауль, похоже, тоже это понял, потому что заговорил, часто делая паузы, чтобы подобрать слова.
— Потому что мне больше некуда идти. Я отправился в прошлый поход таким же мальчишкой, как вы… ну ладно, чуть-чуть постарше. Провел в Аласакхине тринадцать лет, а когда вернулся домой после поражения крестоносцев, оказалось, что там я никому не нужен. Родители умерли. Старшие братья воюют за наши семейные владения. Невеста давно вышла замуж за другого — ко мне в Святую землю поехать отказалась и ждать столько лет тем более. Другой женщины, которую бы захотел назвать женой, я так и не встретил. Потом я служил в армиях разных правителей, участвовал в войнах и, едва появился шанс снова вернуться на восток, отправился сюда. Ты прав, Фриц, мне не нужны слава, богатства и уж тем более сожженные язычники. Но я умею лишь убивать и больше не могу жить без сражений. Без звона стали, запаха походного костра и опасности, которая подстерегает каждый день. Если я долго не беру в руки меч, то начинаю мучиться… Однако мне уже больше сорока, пора на покой. Даст Господь, выберусь отсюда живым — уйду в монастырь, доживать свой век в замаливании грехов.
