— Ты себя нормально чувствуешь? — спохватившись, спросил напоследок Фриц. — Бежать сможешь?
Гертруда, проникнувшись своей важной ролью, отрывисто кивнула. Фриц все же провел рукой над ее головой, произнеся краткую молитву о даровании сил и бодрости духа.
Теперь настал решающий момент.
Встав перед Гертрудой на колени, Фриц скомандовал:
— Бей.
— Отче. — У нее уже опять глаза были на мокром месте.
И куда только подевалась недавняя решительность?
— Вы наш спаситель. Даже не знаю, как вас благодарить…
— Лучшей наградой для меня будет, если вы оба выберетесь из этой передряги, поженитесь и нарожаете кучу детишек. — Фриц выдавил улыбку — хотя у него у самого почему-то защипало в горле.
— Да хранит вас Господь, — со всхлипом выдохнула Гертруда.
Занеся руку, она тюкнула Фрица камнем по верхней части черепа.
«А-а-а, дурища, слишком сильно!» — успела промелькнуть в гаснущем сознании последняя мысль.
А затем Фриц погрузился во тьму.
* * *
— Вот так, теперь даже шрама не останется, — тоном человека, донельзя довольного проделанной работой, произнес Филипп, убирая ладонь с затылка Фрица.
Тупая боль, словно давившая на череп изнутри с момента возвращения сознания после рокового удара, действительно исчезла. Следовало признать, Гертруде от волнения почти удалось то, что не вышло у подручных Вольфганга — она едва не пробила Фрицу голову.
Зато побег удался.
Фриц очнулся, когда его вытаскивали из камеры стражники, костерящие на чем свет стоит «проклятую ведьму», посмевшую ударить священника. Раз они не волокли эту самую мерзавку за собой, значит, пока не изловили.
Судя по оброненным стражниками словам, большинство слуг еще занимались разгребанием завалов в только что потушенном храме. Пока новость дойдет до вышестоящих, пока соберется отряд. Хотелось надеяться, к тому времени Ульрих и Гертруда будут уже достаточно далеко.
Фрица, смыв кровь с волос и наскоро перевязав гудящую голову в лазарете, отвели к Филиппу. Тот очень хорошо владел собой, но по едва заметным складкам у губ Фриц догадался, что на самом деле Филипп с трудом подавляет бешенство. Значит, птички точно упорхнули!
Прежде, чем начать кричать или читать нотации, Филипп осмотрел рану на голове Фрица и быстро провел лечение. Потом уселся в свое кресло и, наверное, целую минуту барабанил пальцами по столу, словно нагнетая напряжение.
— Итак, не сомневаюсь, ты будешь очень рад узнать, что во время вызванной пожаром суматохи брат Ульрих ускользнул от своих надзирателей, — наконец, с расстановкой произнес Филипп. — Также из резиденции скрылась фрау Гертруда. Оба они наверняка сейчас направляются в сторону границы графства. Впрочем, тебе их место назначения должно быть известно лучше, чем мне.
Вот и пришло время допроса.
В который раз Фриц подумал, не лучше ли было сделать ноги вместе с Ульрихом и Гертрудой. Глупо ожидать, что Филипп не раскусит простенькую ложь с ударом камнем. Однако… Фриц не хотел терять приход, и дело было вовсе не в жажде власти или почета.
Прихожане нуждались в нем. И, по сути, Фриц ставил их благополучие под угрозу, затевая спасение парочки влюбленных. Если его покарают лишением должности, кто знает, какого нового священника пошлют в Спанхейм. Будет ли тот ограничивать своеволие блюстителей? Будет ли бежать в мороз и ливень на зов больных? Будет ли снисходителен к малым грехам? Вряд ли.
Да, Фриц понимал, что, возможно, рискует жизнями многих ради двоих. И что стоило бы, как часто советовал Пауль, не лезть, куда не следует. Но таким уж дураком Фриц уродился — не мог позволить кому-то умереть у себя на глазах.
Сейчас же ему предстояло призвать все свое искусство убеждения, вранья и красноречия, чтобы сохранить должность приходского священника.
Имелось кое-что еще, удержавшее Фрица от побега. Он все еще верил в Филиппа.
Это был первый высокопоставленный клирик, который не просто осуждал на словах существующее положение дел в Церкви, но начал что-то менять. Да, Филипп перегибал палку, но все еще можно исправить! Только бы достучаться до него.
— Не буду скрывать, Ваше Преосвященство, я действительно рад побегу Ульриха и Гертруды, — заговорил Фриц, осторожно подбирая слова, словно шел по тонкому льду и тщательно следил, куда ставит ногу.
— Я никогда и не притворялся, что одобряю ваше решение устроить для них суровую показательную кару.
Филипп улыбнулся печальной улыбкой отца, выслушивающего оправдания блудного сына.
— До сегодняшнего дня я всегда ценил твою честность. Как оказалось, зря.
— Неужели вы думаете, я помогал беглецам? — Фриц вложил в эти слова все возможное негодование. — Каюсь, я воспользовался суматохой, чтобы взять ключи и спуститься к осужденной. Но я собирался лишь побеседовать с ней, принеся последний привет от любимого человека, а также утешить перед грядущей казнью. Когда я присел рядом с фрау Гертрудой и наклонился, чтобы услышать ее шепот, она ударила меня чем-то по голове. Наверное, камнем, который нашла в камере. Я потерял сознание практически мгновенно. Видимо, потом она забрала у меня ключи, открыла оковы и сбежала…
— Да, да, так все и было, — ядовито произнес Филипп. — Даже не пытайся обмануть меня столь жалкой ложью.
— Что же, по-вашему, произошло на самом деле? — осведомился Фриц. — Вы ведь видели рану у меня на голове, лечили ее и можете подтвердить подлинность. Думаю и камень со следами моей крови уже нашли. Вы же не считаете, что я сам себя им ударил? Или, подобно спасителю влюбленных, святому Августину, побился головой о стену?
Фриц изобразил попытку врезаться лбом в столешницу, надеясь легкой шуткой уменьшить разлитое в воздухе напряжение. Филипп всегда ценил хороший юмор, но не в этот раз.
— Да ты просто жалкий шут, Фридрих-Вильгельм! — треснув по столу раскрытой ладонью, рявкнул он.
— Но ведь именно шуты всегда говорят властителям правду, — мягко произнес Фриц. — Позвольте же мне обратиться к вам не как к высшему духовному лицу, но как к другу. Я понимаю, что вы чувствуйте, столь долго созерцая худшие стороны человеческой натуры. Продажность церковных иерархов, жестокость земных владык, жадность богатых и озлобленность бедных. Бывали моменты, когда мне самому хотелось просто выжечь весь мир очищающим огнем, а затем сотворить заново — чище и прекраснее… Однако это не выход! Нельзя сделать людей лучше, используя только страх. Для воспитания всегда применяется метод кнута и пряника, вы же только хлещете плеткой-девятихвосткой, показывая весьма сомнительный пряник в виде спасения души. Люди — земные существа, им нужны и какие-то радости в бренном мире. Вера не должна нести с собой страх. Пусть прихожане идут в храм с радостью и охотой, а не из-под палки. Если вы продолжите на них давить, не давая ничего, кроме сомнительного удовольствия стучать друг на друга, то получите восстание.
Фриц давно не говорил с таким жаром, вкладывая в слова всю свою убежденность и веру. Однако он видел по невозмутимому лицу Филиппа, по его взгляду, спокойному, точно водная гладь, что для того идущая от сердца речь не важнее назойливого жужжания комара.
Выслушав Фрица, не перебивая, Филипп сказал уже без злости, с усталостью и легкой досадой:
— Ты считаешь себя умудренным опытом человеком, но на самом деле еще очень молод и видел не так уж много, чтобы столь уверенно судить о человеческой природе.
Фриц счел за лучшее не углубляться в спор, напоминая о своем военном опыте и прочем. Просто сказал:
— Безусловно, мне далеко до вас, однако молодость не лишает меня способности наблюдать, анализировать и делать выводы. Я могу взглянуть на проблему со стороны и, возможно, увидеть то, что вы за ворохом свалившихся на ваши плечи забот, не заметите.
— Я вижу достаточно, а вот ты дальше своего носа не заглядываешь и совершенно не желаешь слушать, что тебе говорят, — отчеканил Филипп. — Я ведь не раз повторял, что происходящее сейчас — лишь временные меры, чтобы призвать людей к порядку. Нужно собрать всю волю в кулак и проявить жесткость, как пастух, загоняя овец на дорогу, ведущую к теплому стойлу. В обход обрывов, куда они по глупости стремятся. Ты же, вместо того, чтобы помогать, несешься в пропасть вместе с ними. Как я вообще могу слушать советы от того, кто осмелился поджечь храм, чтобы дать возможность преступникам сбежать?!
