— Хорошо раз ты так хочешь, я даю разрешение на ваш брак с той… девушкой. — Последнее слово отец выдавил с заметным усилием и, подойдя к Фрицу, положил руку ему на плечо.

Отец снова растерял всю свою грозную силу, став привычным жалким пьяницей. Его лицо сморщилось, точно у плаксивого ребенка, в дребезжащем голосе зазвучали ненавистные Фрицу капризные нотки.

— Сынок, прошу, откажись от этого самоубийства. Если я потеряю еще и тебя, то… Ты ведь единственное, что у меня осталось от Мары. У тебя ее глаза…

Скажи это отец несколько лет назад, и Фриц раскрыл бы ему объятия, прощая все. Но сейчас было уже слишком поздно.

— Действительно ли я остался у тебя, батюшка? — с кривой усмешкой спросил Фриц, затем указал на стоящую возле кресла хозяина дома бутыль. — Нет, у тебя давным-давно есть только она, заменившая и меня, и память о матушке.

Сбросив с плеча руку отца, Фриц направился к двери.

— Ну и катись! — понеслось ему вслед. — К Дьяволу! Я проклинаю тебя, слышишь?!

— Герр Генрих!

— Да, проклинаю! Чтоб ноги твоей больше здесь не было!

— Герр, подумайте о фрау Дагмар!

Дальше Фриц не слушал и, выйдя из дома, направился в конюшню.

На душе было муторно и паршиво, так что он вызвал перед мысленным взором образ Солы. Как она лежит на его плаще и лишь потоки золотых волос скрывают ее наготу. Да, он будет думать лишь о ней. Искать утешения в любимой. Он совершит в ее честь множество подвигов, вернется, увенчанный славой и богатством. Она станет Соланж фон Ауэрбах и никто, даже отец больше не посмеет называть ее «шлюхой».

В конюшне Фриц двинулся мимо стойл, где били копытами породистые кони и кобылы с густой гривой и лоснящейся шкурой. Марта, щипавшая солому в последнем стойле, на фоне холеных герцогских скакунов выглядела точно смешной детский пони. Но лучше уж такая лошадь, чем вообще никакой.

Зайдя в стойло, Фриц звонко шлепнул Марту по крупу.

— Что ж, старушка, тебя ждет самое грандиозное приключение в твоей жизни.

Обернувшись, кобыла скользнула по нему равнодушным взглядом и вернулась к сену. Фриц занялся седлом и вскоре услышал, что кто-то идет по проходу между стойл. Не трудно было узнать шаркающую походку отца, но Фриц не обернулся, с демонстративной аккуратностью закрепляя подпруги.

— Негоже сыну отправляться в путь без родительского благословения, — наконец, медленно произнес отец. — Я много скверных слов наговорил, не со зла, а лишь потому, что волнуюсь за тебя… Но раз ты все решил, мне остается забрать назад свои проклятия и пожелать тебе удачи. Знаешь, я уже давно не хожу в церковь, но теперь буду каждый день молиться о твоем благополучии.

У Фрица защипало в глазах, и хотя он все еще чувствовал ожесточение на отца, все же обернулся. Нельзя было перед дальней дорогой расставаться так, как они расстались. И слова отца заронили в сердце Фриц семена беспокойства: все же Крестовый поход это не поездка в соседнее село. Всякое может случиться, тем более с проклятиями на хвосте…

Пусть и преодолев усилие, Фриц все же обнял отца.

— Прости, батюшка, если чем обидел. Просто пойми, я не могу всю жизнь провести у тебя под боком здесь, в Ауэрбахе. Разве ты сам не мечтал в юности повидать мир, вершить славные дела?

— Мечтал, конечно, — произнес отец, почему-то глядя в сторону. — Но мечты очень часто далеки от реальности. Я все же повторю, что уже говорил: в попытке прикрыть жажду наживы и собственную жестокость речами о возвращении Гроба Господня нет ничего благородного.

— Я не посрамлю честь нашей семьи, — горячо заверил его Фриц. — Не думай, что я обманут фальшивыми проповедями. Понимаю, война есть война, и многие рыцари будут вести себя далеко не по-рыцарски, насиловать, убивать. Я никогда не опущусь до подобного. Вот увидишь, ты будешь мною гордиться.

«Но богатства только одним благородством не добыть, верно?» — гаденько шепнул внутренний голос, который Фриц предпочел не услышать.

Отец отстранился и слабо улыбнулся со странным как будто бы снисходительным выражением в глазах.

— Никогда не говори «никогда». И главное, вернись назад живым, даже если придется поступиться честью. Постарайся, если не ради меня, то хотя бы ради своей… невесты.

— Обязательно, — пообещал Фриц, радуясь, что отец хоть и с видимым усилием, но произнес заветное слово.

— А чтобы у тебя было больше шансов вернуться, нужно позаботиться о снаряжении, — встрепенувшись, уже по-деловому заговорил отец. — Без денег и доспехов, с одной этой железкой, которую и мечом-то назвать нельзя, ты далеко не уедешь. Пойдем, я попрошу герцога помочь, он помнит о давней дружбе наших семей и не откажет.

Отец неприятно хохотнул.

— Все же благое дело, снарядить рыцаря, отправляющегося в Святую землю. На Небесах зачтется.

Фрицу претила необходимость идти на поклон к Заксенштойфе, но ясно, что иначе — никак. Деньги и доспехи действительно нужны, а Фриц пока не придумал, как их достать. Разве что заработать мечом по дороге в Сан-Мартин, но клинок запросто может сломаться и что тогда, подаяние просить?

Заксенштойфе милостиво принял Генриха фон Ауэрбаха с сыном (Фрица аж подташнивало от пропитавшей воздух показной сердечности, смешанной со снисходительностью сильного и более удачливого дворянина). От просительного тона отца коробило, но Фриц покорно кланялся, держа язык за зубами.

— Похвально, что ваш сын решил защищать веру. — Заксенштойфе говорил заученными высокопарными фразами, в глазах же читалось полнейшее равнодушие и с толикой презрения. — Мой долг, как истинного клириканина, помочь столь прекрасному стремлению юноши.

Он дал несколько распоряжений, и под восхищенные охи приближенных, слуги внесли в зал для приемов меч. Следовало признать, оружие оказалось хорошим: рукоять ладно легла в ладонь Фрица, лезвие сверкнуло голубизной в лучах солнца. Также Заксенштойфе вручил «сыну своего верного вассала» увесистый мешок с деньгами и приказал подобрать кольчугу, шлем да прочее, что может понадобиться рыцарю. Вот только доброго коня пожалел, все же выпестованные скакуны для него были важнее, чем принципы веры и уж тем более сынишка какого-то Ауэрбаха.

Когда Фриц с отцом уже собирались уходить, предварительно рассыпавшись в благодарностях, из рядов придворных вдруг выступил Рудольф. Его глаза сияли каким-то неземным блеском, одухотворенное лицо казалось мужественным и необычайно прекрасным.

— Батюшка, благословите и меня на великое дело защиты веры! — воскликнул он, опускаясь перед креслом Заксенштойфе на одно колено.

Фрица, как и всех присутствующих, это заявление застало врасплох. Конечно же, Рудольф заворожено слушал гонцов элизарского короля и потом долго рассуждал о славе, приключениях да подвигах. Но Фриц не думал, что дело пойдет дальше фантазий, пусть он и уважал приятеля, однако видел: слишком тот субтильный да непрактичный для Крестового похода. Мечом Рудольф владел средне, к тому же имел дурную привычку не только во время поединков застывать на месте, будто терялся и забывал, где находится. Словно уходил в себя. Ему бы следовало воспевать чужие подвиги, а не лезть в сражения самому.

Посмотрев на Рудольфа долгим пронзительным взглядом, Заксенштойфе объявил:

— Мне стоит неустанно благодарить Господа, даровавшего мне двух прекрасных сыновей. Уверен, твоя доблесть прогремит в Святой земле и, преодолев море, разнесется по свету. Благословляю тебя, сын.

Стоявший у кресла отца Фердинанд улыбнулся было, но тут же принял серьезный вид, так что гаденькое выражение на его физиономии успел заметить только Фриц.

«Рад избавиться от нас обоих, да, засранец?»

Тут снова пришлось сосредоточиться на происходящем, потому что Заксенштойфе высказал надежду (по сути, приказ), что наследник его верного вассала позаботится о сыне господина. Хорошо хоть оруженосца для Рудольфа все-таки выбрали, не став полностью взваливать на Фрица обязанности няньки.

Поговорить с глазу на глаз приятелям удалось только через несколько часов, в конюшне, где Рудольф занялся своей лошадью — крепкой серой кобылой.