Хотя циньцы одержали крупную победу при Чанпине, им понадобилось еще три года для того, чтобы добиться решающей победы в войне, так как народ там устал, а продовольствие было на исходе. В то же время оба чжоуских дома были все еще в целости, существуя на равных. Вэй тогда еще способно было нападать на такие, как Тао, и уничтожать такие, как Вэй; вэйцы все еще занимали территорию в шестьсот ли, у них еще была реальная сила. Таково было действительное соотношение сил. Чтобы при этом не ехать в мятежное царство Цинь, не нужно было дожидаться советов со стороны Вэй Цзина. И вместо того чтобы ехать, когда еще можно было не ехать, лучше было бы подумать о том, что будешь делать, когда уже нужно будет ехать, да уже не пригласят приезжать! Так что своевременность поездки или отказа от поездки — вопрос, требующий весьма и весьма зрелого рассуждения.

Предположим, что перед нами Охотник (И) и Пэн Мэн с луком Фаньжо, только без тетивы: ясно, что они не смогут поразить цель. Последнее зависит не только от тетивы, однако наличие тетивы — главное условие существования лука как такового.

Во всяких заслугах и славе тоже есть нечто подобное главной детали, и без этого условия, даже превосходя умом Тана и У, лишь напрасно потратишь силы. Разве Тан не был в затруднении в Вэй и Бо? Разве У-ван не страдал от поражения в Би и Чэн? Разве И Инь не состоял при кухне, а Тай-гун не занимался ужением рыбы? А между тем их ум-добродетель вовсе не были в упадке, а рассудок не был ослаблен. Просто ни у одного из них не было подходящих условий. Поэтому всякие победы и заслуги при любой мудрости нуждаются также в надлежащих условиях для своей реализации.

Бицзы Цзянь управлял Даньфу. Опасаясь, что луский правитель послушается наветов клеветников и поставит его в такие условия, когда он не сумеет исполнить свой план, он попросил об отставке и отправил прошение с двумя людьми из ближайшего окружения луского правителя, которые прибыли с ним вместе в Даньфу. Когда чины явились в приказ, Бицзы Цзянь приказал им записывать. Когда те приготовились записывать, Бицзы Цзянь стал их время от времени толкать под локоть. То, что они написали, было поэтому некрасиво, и Бицзы Цзянь в гневе обрушился на них. Страшно недовольные этим, чины откланялись и пустились с его разрешения в обратный путь. Бицзы Цзянь на это сказал: «Поскольку пишете вы отвратительно, можете назад не возвращаться». Вернувшись, чины доложили лускому правителю: «Письменного доклада нет». «Это отчего же?» — поинтересовался правитель. Чины отвечали: «Бицзы заставил нас писать, но все время толкал под руку, поэтому написалось вкривь и вкось. От этого он разгневался. Все мужи потешались над нами, и тогда мы откланялись и отбыли». Луский правитель глубоко вздохнул и сказал: «Таким способом Бицзы обличил мое, несчастного, неразумие. То, что я, несчастный, будучи сам в замешательстве, не позволял и ему, Бицзы, воспользоваться своим искусством, — такое случалось не раз! Поэтому он умышленно унизил вас двоих, чтобы я, несчастный, понял свою ошибку». Затем он послал ближайшего к нему человека в Даньфу, чтобы тот передал Бицзы: «Отныне и впредь область Даньфу не входит в мои владения, но всецело в вашем распоряжении. Все, что вы считаете полезным для Даньфу, решительно осуществляйте. Раз в пять лет докладывайте о важнейших событиях». Бицзы почтительно согласился и применил свое искусство управления в Даньфу. Через три года Ума Ци в короткой одежде и с обритой бородой отправился в Даньфу, чтобы посмотреть, какие там преобразования. Там он встретил рыбака, который, ночью поймав рыбину, тут же выбросил ее обратно в воду. Он поинтересовался: «Рыбу ведь ловят для прибытка, отчего же вы, господин, выбрасываете обратно свой улов?» Тот отвечал: «Бицзы не велит нам брать маленькую рыбешку, я как раз такую и выбросил». По возвращении Ума Ци доложил Конфуцию: «Сила Бицзы достигла предела: у него народ и ночью, когда никто не видит, ведет себя так, как будто рядом выставлены орудия пытки. Позвольте узнать, с помощью чего удается Бицзы этого добиваться?» Конфуций сказал: «Я ведь давно уже твержу об этом: «Верный себе добьется верности и от других, как если бы им грозила казнь». Именно этим искусством и воспользовался Бицзы в Даньфу».

Таким, как Бицзы, нужно давать возможность проявить свои способности, но луский правитель поздно это понял. Однако то, что хоть и поздно, но луский правитель это все же понял, зависело и от того, что Бицзы заранее позаботился о том, чтобы создать соответствующие условия. Если подготовка проведена заблаговременно, можно не торопиться при исполнении. Такова была мудрость луского правителя. Младенец трех месяцев от роду, если перед ним поставить пышную колесницу или тиару правителя, не поймет, что перед ним нечто всем желанное; точно так же как, если позади будут топор и пика, не поймет, что сзади нечто опасное. Однако на ласковое слово любящей матери он откликается всем существом. Это происходит оттого, что искреннее чувство вызывает в ответ искреннее чувство; равные по тонкости мысли соединяются, проникая друг друга как бы на небе — в пространстве безбрежном, а когда они соединены самим небом, тогда с ними можно изменить даже непоколебимую природу воды, дерева или камня, не говоря уже о тех, в ком ток живой крови.

Посему в мастерстве уговоров, убеждения и управления нет ничего важнее искренности! Чем слушать скорбные речи, лучше увидеть настоящую слезу; чем слушать гневные вопли, лучше увидеть настоящий взмах оружием. Когда убеждение и управление не основаны на внутренней честности, они лишь внешне касаются людских сердец!

Чего не хватает в мире, так это здравого смысла и добросовестности; чего в нем с избытком, так это самомнения и безответственности. Народ уж так устроен, что ценит то, чего мало, и пренебрегает тем, чего в избытке. Поэтому когда в личном поведении подданные в холщовых одеждах чисты, непорочны, праведны, то чем они беднее, тем шире их слава. Даже если их настигнет смерть, вся Поднебесная прославляет их еще больше: вот каково [действие закона] нехватки. Но если с этих позиций [как уровнем и отвесом] выравнивать с помощью благомыслия и добросовестности, то даже у Шэнь-нуна и Хуан-ди наверняка обнаружится такое, что можно отвергнуть, не говоря уже о Шуне и Тане. Фэйту и Яоняо[377], но даже в их стати были недостатки. Так что если искать с меловым шнуром абсолютно ровное дерево в лесу, дворец никогда не будет построен.

Шунь отказывался от [царства] в пользу своего друга Шихучжи Нуна. Шихучжи Нун сказал: «Трудная должность у властителя людей: ему ведь приходится охранять себя силой?» Этим он хотел сказать, что и у Шуня внутренняя сила несовершенна. Затем он с чадами и домочадцами отправился в море и до конца своей жизни больше не возвращался. Шунь также хотел уступить власть своему другу Бэйжэню Уцзэ. Бэйжэнь Уцзэ сказал: «Странная должность на земле у властителя людей: пребывает он в самом центре земли, а в мысленных странствиях все стремится к воротам Яо [как ученик]. Не лучше ли [нам] оставаться на своих местах? Для чего же стремиться собственной нечистотой замарать еще и меня? Мне стыдно за тебя!» И он бросился в пучину Цанлин.

Когда Тан собрался походом на Цзе, он пригласил Бянь Суя и обратился к нему за советом. Бянь Суй отказался в следующих словах: «Это не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» Бянь Суй сказал: «Не знаю». Тогда Тан обратился за советом к У Гуану. У Гуан сказал: «Не моя специальность». Тан спросил: «Кто бы мог?» У Гуан сказал: «Не знаю». Тан спросил: «Как насчет И Иня?» У Гуан сказал: «Силен и способен снести многое, об остальном не знаю». Тан тогда задумал вместе с И Инем поход на Ся против Цзе и после победы над ним хотел уступить власть Бянь Сую. Бянь Суй отказался и сказал при этом: «Когда властитель собирался покарать Цзе, он обращался ко мне за советом, — следовательно, он считал меня способным на злодейство. Теперь, после победы над Цзе, он уступает мне [власть], тем самым показывая, что считает меня [еще и] алчным. Довелось мне родиться в смутное время, а тут еще люди, лишенные морального чувства, обращаются ко мне, тем самым унижая меня. Я больше не в силах выслушивать эти предложения!» И он бросился в реку Иншуй и погиб.