Конечно, Ху Юань не желал, чтобы ему отсекли ногу, но страна уже была охвачена смутой, высшие уже впали в неразумие, поэтому, заботясь об алтарях земли и посева, а также о людях простых и знатных, он и выступил с такими речами. Он говорил так не ради того, чтобы кого-то просто обличить; этими речами он хотел предотвратить гибель царства, поэтому пошел на риск для себя лично. Вследствие его действий Чжу Цзы покинул страну, а Да Цзы [как командующий] погиб.

Чжаоский Цзянь-цзы напал на некоторые второстепенные города царства Вэй и при этом сам повел войска как командующий. Когда началось сражение, он тем не менее следил издалека, стоя рядом с боевой колесницей, покрытой носорожьими шкурами. Но когда барабан забил к наступлению, мужи не пошли вперед. Тогда Цзянь-цзы отбросил барабанную колотушку и запричитал: «Увы мне! Как это мои мужи могли так быстро все до одного утратить мужество?» Тогда Ханжэнь Чжуго снял шлем и, взяв свою пику наперевес, выступил вперед и сказал: «Если правитель оказывает неспособность быть мужественным, как могут мужи за него отдавать жизнь?» Цзянь-цзы от гнева изменился в лице и сказал: «Меня, недостойного, никто не посылал, а я сам как командующий встал во главе этого сброда; как же смеешь ты обвинять меня в неспособности? Если у тебя есть основание для таких утверждений, прощу; если же нет — казню». Тот сказал: «В свое время наш прежний правитель Сянь-гун за пять лет правления присоединил девятнадцать городов вот с этим же войском; однако Хуэй-гун, пребывая у власти всего два года, так погряз в увлечении красивыми женщинами, что циньцы, напав на нас, не дошли до нашей столицы Цзян всего семьдесят ли. И это при том же войске. Когда к власти пришел Вэнь-гун, то он всего за два года, взявшись за дело и вложив все свое мужество, добился того, что через три года все мужи были героями, готовыми на все: в битве при Чэнпу они пять раз обращали в бегство чусцев, они осадили Вэй и сровняли с землей Шишэ; они утвердили положение сына неба и прославились на всю Поднебесную. И это опять все то же войско! Так значит, если правитель не был способен на подвиг, когда это за него умирали мужи?» Тогда Цзянь-цзы покинул свое место у колесницы, покрытой носорожьими шкурами, и стал там, куда долетали камни и стрелы. При первом же ударе барабана воины были уже на колесницах. Цзянь-цзы тогда сказал: «Чем иметь еще тысячу защищенных от стрел колесниц, лучше мне было бы раньше послушать одну речь Ханжэнь Чжуго!»

Ханжэнь Чжуго действительно умел убеждать своего правителя. Когда сражение уже началось, одним только умелым использованием колотушки и барабана, без умножения наград и без усиления наказаний, он сумел одной речью сделать так, что все мужи готовы были отдать жизнь за высших.

Когда речи предельно резки, они вызывают гнев; когда слушающий разгневан, говорящий — в опасности, а кто же, кроме добродетельного, рискнет подвергнуть себя опасности? Ведь тот, кто не честен, действует из выгоды, а тому, кто ищет выгоды, к чему подвергать свою персону риску? Поэтому у неразумного правителя не бывает мудрых слуг. Когда же нет мудрых, не слышат слишком резких речей, а кто не слышит резких речей, тот окружает себя со всех сторон льстецами, погрязает во всех пороках, так что ему уже нет спасения. Существование всякого царства и спокойствие любого правителя должны на чем-то основываться. Если это нечто неизвестно, даже существующее обречено погибнуть, даже недействующий познает беды-тревоги. Так что это нечто нельзя не исследовать.

Циский Хуань-гун, Гуань Чжун, Баошу Я и Нин Ци встретились за вином и пировали. Хуань-гун обратился к Баошу: «Почему бы вам не провозгласить тост за здоровье-долголетие присутствующих?» Баошу поднял кубок, вышел вперед и сказал: «Пусть гун не забывает тех времен, когда ему пришлось бежать, Гуань Чжун хранит в памяти, как он был схвачен и пребывал в узах в Лу, а Нин Ци помнит, как он кормил буйвола и жил под повозкой». Тогда Хуань-гун встал, дважды поклонился ему и сказал: «И я, недостойный, и наши дафу всегда будут помнить вашу, господин, речь — и алтари земли и посева в нашем Ци будут в целости и сохранности».

В то время Хуань-гун умел ладить с теми, кто произносил резкие речи. И потому, что умел принимать резкие речи по своему адресу, он и смог стать ба-гегемоном.

Чуский Вэнь-ван получил в дар желтых гончих псов из Ю и охотничий кинжал из Вань. Отправившись с ними на охоту в Юньмэн, он не возвращался в течение трех лун. А когда он нашел красавицу из Дань, он предался утехам настолько, что целый год не занимался государственными делами. Воспитатель его [в пору, когда он был еще наследником], Бао Шэнь, тогда обратился к нему с увещеванием: «Прежний ван по гаданию избрал меня, вашего слугу, в воспитатели наследника, [так как гадание было благоприятно]. Теперь же вы, государь, получили этих желтых псов из Ю, охотничий кинжал из Вань и три луны после этого пропадали на охоте безвозвратно; когда же вам доставили девицу из Дань, вы предались развлечениям и целый год не занимались при дворе делами. За такие проступки полагаются розги». Ван сказал: «Я уже вырос из пеленок и числюсь в ранге чжухоу, может быть, мне изменят наказание с розог на что-нибудь другое?» Бао Шэнь сказал: «Ваш слуга слушается приказов прежнего вана и не смеет ими пренебрегать. Если вы, ван, не захотите принимать розги, это будет означать неуважение к приказам прежнего вана. Лучше я совершу преступление против вас, чем провинюсь перед прежним ваном». Ван сказал: «Согласен, повинуюсь». Принесли циновку, и ван лег на нее ничком. Бао Шэнь связал из тонких прутьев числом пятьдесят розги, преклонил колени и поместил пучок ему на спину. Так он проделал дважды, а затем сказал: «Вставайте, ваше величество». Ван сказал: «Как ни крути, все равно это называется порка розгами», — и продолжал лежать. Тогда Шэнь сказал: «Ваш слуга слышал, что благородный муж стыдится такого, а маленький человек боится из-за боли. Если с помощью стыда невозможно исправить, то не поможет и боль». Затем Бао Шэнь быстро вышел, подошел к глубокому пруду и попросил разрешения умереть. Вэнь-ван сказал: «Это было моей ошибкой. Вы, Бао Шэнь, ни в чем не провинились». После этого случая ван очень переменился, приблизил к себе Бао Шэня, перебил желтых собак из Ю, поломал кинжал из Вань, отпустил домой девицу из Дань, после чего чусцы присоединили тридцать девять городов.

То, что Чу смогло так подняться и расшириться, произошло благодаря тому, что Бао Шэнь поистине владел таким средством, как резкая речь.

Тот, кто служит своей храбростью, должен быть готов умереть. Если на смерть не идут, а только говорят о смерти, это незнание сути дела. Такой, если даже понимает, как это важно, все равно как если бы не понимал. Рассудок ценят прежде всего за то, что с его помощью можно предвидеть изменения-переходы. Это не то, с помощью чего можно ввести властителя в заблуждение. Когда изменение еще не началось, он не знает о нем, а когда изменение уже началось, то, хотя бы он и знал об этом, это все равно что не знать. В любой службе есть упущения, которые простительны, упущения, которые непростительны. А разве то, что ведет к гибели человека или царства, может быть простительно? Это то, к чему мудрые властители относятся серьезно и чем пребывающие в заблуждении пренебрегают. Если этим пренебрегают, как может страна избежать опасности? Как может тело избежать мучений? Путь опасностей и мучений, когда тело погибает, царство уничтожается, содержится заранее в незнании того, как будут происходить изменения. Таков был уский царь Фучай. А вот Цзысюй как раз не был из тех, кто не понимает заранее, куда пойдет процесс изменений; он убеждал царя, но его не слушали, поэтому и остались от У одни развалины, а беда дошла и до храма предков Хэ Люя.

Уский царь Фучай собирался походом на Ци. Цзысюй ему сказал: «Нельзя. Цисцы и усцы отличаются воспитанием и нравом; речь и строй языка у них различны, и если мы захватим их земли, мы получим в подданные население, которым невозможно будет управлять. А вот сравнить У с Юэ — ландшафт однотипен, границы общие; почвы сходны, сообщение есть; воспитание и обычаи те же самые у них и у нас; речь и строй языка близки. Если завоюем их земли, можно будет на них расселиться; если захватим их народ, можно будет им управлять. И с точки зрения Юэ мы выглядим точно так же. Поэтому У и Юэ как державы не могут существовать одновременно. Юэ для У, как болезнь сердца или желудка: снаружи не видно, зато внутри постоянно болит. Что же касается Ци, то оно для усцев все равно что чесотка или прыщ — не трогай, так он и не болит. Если мы оставим Юэ в покое и нападем на Ци — это будет все равно как от страха перед тигром заколоть поросенка; даже если и победим, от будущих бед не избавимся». Но тайцзай Пи сказал: «Нельзя так рассуждать. Единственные из крупных царств, которые не подчиняются повелениям нашего вана, — это Ци и Цзинь. Если наш правитель покарает Ци и низложит его, то после этого ему достаточно будет приблизиться со своими войсками к пределам Цзинь, чтобы они покорились своей судьбе. Таким образом, одним походом наш правитель покорит себе сразу два царства, и тогда приказы нашего вана будут законом для всех крупных царств». Фучай с ним согласился и не стал слушать речей Цзысюя, а принял совет тайцзая Пи. Цзысюй тогда сказал: «Если небо захочет погубить У, то оно дарует нашему правителю победу в этой кампании; если же небо не захочет гибели нашего правителя, то оно не допустит его победы в этой безумной войне». Фучай его опять не послушал. Тогда Цзысюй поднял обеими руками полы и, высоко поднимая ноги, покинул зал совета, говоря при этом: «О горе! На этом месте уже растут тернии!» Фучай же поднял войско и пошел на Ци карательным походом, разгромив в битве при Айлине циское войско; после возвращения он приговорил Цзысюя к смерти. Перед смертью Цзысюй сказал: «Ох! Хоть бы одним глазом взглянуть на то, как юэсцы будут входить в ускую столицу!» После чего он покончил с собой. Тогда Фучай бросил его тело в реку Цзян, а глаза вырвал и прибил их на воротах Дунмэн со словами: «Где ты видишь юэсцев, входящих в наш город?»