Вот так и сохранилась область Сюэ. А ведь даже если бы Сюэ молило на коленях и униженно кланялось, ему не удалось бы получить такую мощную поддержку. Посему: кто умеет хорошо говорить, тем самым увеличивает свою силу. И кто умеет высказаться таким образом, что слушающий воспринимает беду говорящего, как если бы сам в нее попал, тому ни к чему использовать грубую силу.

Кто пользуется грубой силой, тот в конце концов проиграет. Если же тот, кто говорит, не овладевает вниманием того, кто слушает, последствия сказываются не только на том, кому говорят, но и на том, кто говорит.

Кто умеет говорить, тот подобен искусному борцу, который обращает силу соперника на усиление себя самого тем, что когда тот наступает, он дает ему наступать, когда тот отступает, он помогает ему отступать. Он не занимает никакой постоянной позиции — но как бы идет вместе с жизнью, откликается, как эхо на крик, он вместе с соперником переживает расцвет и упадок, чтобы таким образом привести его к поражению. И пусть даже противник его очень силен, а ресурсы у него огромны, он держит жизнь врага в своей руке.

Ибо если кричишь по ветру, не надо усиливать голос — и так будет слышно; когда смотришь с высокой горы, не надо напрягать зрение — и так будет видно. Это происходит потому, что используется благоприятный фактор.

Хуэй Ан встретился с сунским Кан-ваном. Кан-ван топнул ногой, откашлялся и громовым голосом произнес: «Чему гость может меня научить? Я не люблю проповедников милосердия и справедливости. Мне нравятся храбрецы и удальцы». Хуэй Ан отвечал: «Я владею дао вот в чем. Даже сильного мое учение может заставить колоть и не попасть, даже храброго — рубить и не поранить. Великого государя это случайно не заинтересует?» Царь сказал: «Прекрасно! Об этом мне нравится слушать!» Хуэй Ан сказал: «Но когда колют и не попадают, бьют клинком и промахиваются — это позорно. Так вот, я владею дао вот еще в чем: могу заставить человека даже храброго отказаться от попытки колоть, могу заставить даже сильного отказаться от того, чтобы бить. Это великого государя не заинтересует?» Царь сказал: «Прекрасно! Это мне как раз хотелось бы знать». Хуэй Ан сказал: «Ясно, что когда отказываются от того, чтобы колоть, не решаются бить — это не оттого, что нет такого намерения. И вот я владею дао еще и в том, чтобы у человека вообще не возникало такого намерения. Это великого государя не заинтересует?» Царь сказал: «Прекрасно, это как раз то, чего бы я желал».

Хуэй Ан сказал: «Но не иметь такого намерения означает отказаться от мыслей о выгоде. А я вот владею дао еще и в том, чтобы все мужья и жены в Поднебесной полюбили одну-единственную выгоду. И это будет умнее, чем храбрость и сила, выше всех четырех рангов. Это великого государя не заинтересует?» Царь сказал: «Да я к этому и стремлюсь». Хуэй Ан тогда сказал: «Но ведь это и есть учение Куна и Мо. Конфуций и Мо Ди стали правителями, не имея земли, стали начальниками, не имея подчиненных. В Поднебесной не найти таких мужей и жен, которые не вытягивали бы шеи и не становились бы на цыпочки в чаянии покоя и достатка. И если ныне великий государь, властитель десяти тысяч колесниц, действительно имеет подобные намерения, то все в пределах четырех границ обретут свою выгоду. Тогда даже Конфуцию и Мо-цзы будет далеко до него в мудрости!»

Сунский царь не знал, что ответить. Хуэй Ан мелкими шажками вышел. Тогда царь обратился к советникам слева и справа: «Вот это красноречие! Гость сумел меня убедить!» Сунский царь был из числа заурядных правителей, но все же ход его мыслей оказалось возможным изменить в желательном направлении. Но произошло так только благодаря следованию ходу его собственных мыслей. Ибо такое следование даже бедному и незнатному дает возможность одержать верх над богатым и родовитым, а малому и слабому — победить большого и сильного.

Тянь Цзань в залатанной одежде предстал перед царем Чу. Тот спросил: «Отчего одежда преждерожденного являет столь жалкий вид?» Тянь Цзань отвечал: «Бывает одежда и похуже той, что надета на мне». Царь сказал: «Интересно было бы послушать об этом». Тогда Тянь сказал: «Латы хуже этой одежды». Царь удивился: «Как так?» Тянь сказал: «Зимой в них холодно, летом жарко. Так что нет одежды хуже, чем латы. Я, Цзань, человек бедный, поэтому плохо одет. А вот государь — повелитель десяти тысяч колесниц, богат и знатен, как никто, а любит одевать свой народ в латы, даже когда никто не угрожает. Мне это непонятно. Царь, очевидно, думает, что действует по необходимости? Но латы ведь идут в ход, кода перерубают шею и вспарывают брюхо врагу, когда разрушают города и поселения и несут смерть отцам и братьям противника. Всеми этими деяниями мудрено прославиться. Или царь думает, что такие действия принесут ему реальную выгоду? Но когда задумываются над тем, как бы навредить другому, следует ожидать, что и тот, другой, будет думать о том, как бы навредить тебе. Кто стремится поставить другого в опасное положение, должен ждать, что и его попытаются подставить под удар. Поэтому в действительности от всего этого проистекают одни неприятности. Так что и второй довод государя я не одобряю». Чуский царь не знал, как ответить.

Хотя эти взгляды и не получили широкого распространения, Тянь Цзань, можно сказать, умел применять свои умения. Просто он не постиг еще, в чем сила увещевания личным примером.

Гуань-цзы был пленен в Лу. Лусцы его связали и посадили в клетку, а потом велели слугам поставить клетку на повозку и отправить в Ци. Те затянули песню и взялись за тяжи. Тогда Гуань-цзы испугался, что лусцы передумают и казнят его, так что ему захотелось как можно скорее попасть в Ци. Поэтому он обратился к слугам: «Я лучше буду вам петь, а вы подстраивайте свой шаг под мой темп». Пел он так, что идти им было легко и удобно, и поэтому они не уставали и проделали свой путь очень быстро.

Гуань-цзы, можно сказать, умел воспользоваться удобными обстоятельствами, так что и служки получили то, что хотели, и он добился того, чего и сам желал. Конечно, одного этого искусства недостаточно, чтобы привести к гегемонии властителя десяти тысяч колесниц, но надо сказать, что Хуань-гуна трудно было сделать истинным властителем, идя только по этому пути.

Тот, кто обладает разумом, в ведении дел старается сообразовываться с моментом. Момент не обязательно приводит к успеху. Так что в делах человеческих не следует на него чрезмерно полагаться. Хорошо, если удастся, но если не удастся — тоже не беда. Тому, что способно на нечто одно, нельзя поручать то, на что оно неспособно, как нельзя от лодки ожидать, что она будет как повозка. На Севере водится зверь под названием цзюэ. Передняя часть у него как у крысы, а задняя — как у зайца. Когда он бежит, он часто спотыкается, а когда идет — падает. И вот этот зверь постоянно собирает сладкую сочную траву для зверя цюнцюнцзюйся и кормит его этой травой. Так вот, когда цзюэ попадает в беду, цюнцюнцзюйся непременно уносит его на себе. Так этот цзюэ тем, что умеет, восполняет то, чего не умеет.

Баошу, Гуань Чжун и Шао Ху были дружны между собой и решили сообща привести к порядку царство Ци, для чего им нужно было возвести на престол царевича Цзю. Шао Ху тогда сказал: «Мы трое в царстве Ци подобны трем опорам треножника: если одну из них убрать, он рухнет. И чтобы ни в коем случае не допустить Сяо Бая на трон, не лучше ли нам всем втроем поддержать царевича Цзю?» Но Гуань Чжун заметил: «Это невозможно. Люди в нашей стране ненавидят мать царевича Цзю, и эта ненависть распространяется и на него. Царевич Сяо Бай потерял мать в младенчестве, поэтому народ его жалеет. Как пойдут дела, узнать заранее невозможно. Поэтому лучше послать одного из нас, чтобы он служил царевичу Сяо Баю. В конце концов царство Ци достанется одному из этих двух царевичей».