Через несколько лет юэсцы отомстили усцам, разрушив их город, уничтожив династию, сровняв с землей алтари земли и посева, сровняли с землей и храм предков. Сам Фучай был захвачен в плен. Перед казнью он сказал: «Если после смерти остается сознание, с каким же лицом предстану я перед Цзысюем под землею?» Он взял платок, закрыл им лицо и так умер.

Когда горе еще не пришло, оно о себе не объявляет; когда оно уже разразилось, если его и узнаешь, не успеешь уберечься от него. Оттого что Фучай понял наконец, что ему нужно стыдиться перед Цзысюем, все равно уже толку быть не могло.

Властители погибших царств теряют их одним и тем же образом, хотя и в разных условиях — они в своих забавах не соблюдали принципа уместности. Поскольку они радовались не тому, чему надо, они и не смогли сохранить себя. Холмы из теста, винные пруды, рощи из мяса и казнь на медной штанге; резной столб, на котором, как на коромысле колодца-журавля, топил он чжухоу, — таковы были забавы [Чжоу-синя]. Отрубить руку дочери Гуй-хоу, чтобы взять ее браслет; отсечь ноги по бедра шедшим через воду, чтобы посмотреть, каков у них костный мозг; умертвить бо Мэя и отправить Вэнь-вану его изрубленное мясо — все это противно [морали]. Вэнь-ван как бы покорился, но тем самым он предостерег чжухоу.

Сделать комнату из драгоценных камней, построить огромный дворец Цингун, разрезать живот беременной женщине, чтобы посмотреть на ее плод, убить Би Ганя, чтобы посмотреть, что у него за сердце, — все это несообразно природе человека. Когда Конфуций узнал об этом, он сказал: «Если бы хоть одно отверстие в сердце Чжоу-синя было открыто, Би Гань не погиб бы. Вот отчего погибли Ся и Шан».

Цзиньский Лин-гун утратил путь — стрелял сверху из самострела в людей, чтобы посмотреть, как они прыгают под пулями; когда он велел своему повару приготовить медвежью лапу и когда ему показалось, что тот ее не дожарил, он его убил, а затем велел его жене тащить его труп через дворец, чтобы нагнать на людей страху. И это было неподобие. Чжаоский Дунь поспешил туда, чтобы убедить его отказаться от этих дел, но не был услышан — гун разгневался на него и послал за Цзу Ни, чтобы тот его убил. Но когда Цзу Ни его увидел, он не решился брать на себя это преступление и сказал: «Не могу забыть об уважении к властителю народа. Убивать властителя — неверность; не выполнить приказ правителя — не оправдать доверия. Чем совершить что-нибудь одно из этих двух, лучше умереть». И он разбил себе голову о колонну из софоры в центре зала и умер.

Циский Минь-ван потерял свои земли и поселился в Вэй. Он спросил у Гунван Даня: «Каков я был как правитель?» Дань сказал в ответ: «Ван был разумным властителем. Ваш слуга слышал, что в старину некоторые люди отказывались от Поднебесной, не выражая при этом внешне ни малейшего сожаления. Так вот, раньше ваш слуга только слышал рассказы об этом, а после того, как я встретил вас, я смог убедиться в том, что это реально, своими собственными глазами. Ваш титул был дунди — божество-дух востока. Этому на практике соответствовало ваше господство над Поднебесной. Но теперь ваше государство больше не существует — живете вы в Вэй, однако вид у вас довольный, выражение лица бодрое. Это означает, что вы относитесь к стране как к чему-то неважному». Ван сказал: «Отлично! Вы, Дань, поняли меня. С тех пор как я утратил царство и поселился здесь, в Вэй, мне трижды уже приходилось удлинять мой пояс».

Сунский ван [Кан] построил высокую башню, наполнил кровью до краев кожаный мешок и подвесил его наверху, а сам в каске и панцире стрелял снизу, так что кровь лилась сверху на землю. Окружение поздравляло его: «Разумом вы, Кан-ван, превзошли уже Тана и У. Тан и У одерживали победы над людьми, а вы, ван, одержали и победу над самим небом! Что может быть выше этой мудрости!» Когда Сун-ван бывал доволен и пил вино, в зале кто-нибудь выкрикивал «ваньсуй» — и все до одного отзывались; а когда наверху в зале все отзывались, отзывались и все, кто стоял внизу; а когда за воротами и во дворе слышали это, уже никто не смел не отозваться. Таково было это неподобие.

Властители гибнущих царств таковы, что к ним невозможно обращаться с прямыми речами. Поскольку они не допускают обращения к себе с прямыми речами, постольку у них нет дао-искусства, которое позволило бы им узнать о их собственных упущениях, и потому благу неоткуда к ним прийти. А раз благу к ним неоткуда притечь, они остаются глухи к нему.

Во времена циньского Му-гуна жуны были сильны и многочисленны, и Му-гун послал им две капеллы певиц по восемь каждая и искусного повара. Предводитель жунов очень обрадовался и по этому поводу стал постоянно предаваться выпивке и обжорству и готов был слушать певиц день и ночь. Когда же кто-то из его советников сказал, что циньцы могут напасть врасплох, он натянул лук и застрелил его. А когда циньцы действительно напали, жунский предводитель был пьян и лежал рядом с винным сосудом, так что его в конце концов связали и увели в плен. До того как он был пленен, ему и в голову не пришло, что это может случиться, и даже после того как его пленили, он так и не мог понять, что произошло. Тут и самый красноречивый советник ничего не смог бы поделать.

Цисцы напали на Сун. Сунский ван послал человека разведать местность, куда дошли циские нападавшие. Вернувшись, лазутчик доложил: «Циские разбойники близко, народ перепуган». Тогда окружение вана стало его уговаривать: «Это называется — мясо гибнет от собственных же червей! Где это видано, чтобы такое могло быть, когда Сун так мощно, а Ци так слабо!» Тогда Сун-ван разгневался и казнил безвинно лазутчика. Затем послали другого на разведку к циским разбойникам, и посланный донес то же самое, что и предыдущий. Сунский ван опять разгневался и вновь казнил его неправедно. Так было трижды. Затем вновь отправили соглядатая: все то же — цисцы наступают, в народе паника. Тут посланный встретил своего брата, и тот его спросил: «Страна в опасности, куда же это ты собрался?» Младший брат посланника сказал: «Меня отправили наблюдать за цискими разбойниками, а я даже не думал, что они так близко, а народ до такой степени напуган. А тут еще мне персонально грозит то же, что прежним посланным наблюдать за передвижением циских войск: все они сообщали, что циские войска приближаются, и все были казнены. А теперь то же будет и со мной: если доложу, как обстоят дела на самом деле, казнят, если не доложу — тоже как бы не казнили. Что делать, ума не приложу». Старший брат посоветовал ему: «Если доложишь, как обстоят дела на самом деле, то напрасно присоединишься к тем, что раньше из-за этого погибли». Так что в конце концов он доложил вану: «Мне ничего не известно о местоположении циских разбойников. Народ совершенно спокоен». Ван очень обрадовался. Его советники заговорили: «Тех казнили за дело». Ван щедро наградил его золотом. А когда разбойники пришли, сам ван вскочил на колесницу, погнал и скрылся. А тот человек разбогател и поселился в другом царстве.

Поднимешься на высокую гору, и буйвол покажется ростом с барана, а баран — ростом с поросенка. Буйвол по форме не похож на барана, баран по форме не похож на поросенка — ошибка вызвана положением наблюдателя, и если он по этой причине станет вдруг гневаться на буйвола или барана, что они слишком малы, это будет крайним проявлением безумия. Но из-за безумного распоряжения наградами и наказаниями и прекратился род Дай!

Циский ван хотел, чтобы Шунь Юйцюнь учил наследника престола. Юйцюнь, отказываясь, сказал: «Я не умен, мне не по силам это важное дело. Не лучше ли вану выбрать кого-либо из старейшин нашего города [столицы] и поручить это ему?» Циский ван сказал: «Не отказывайтесь. Разве я прошу вас, чтобы вы наставляли наследника так, чтобы он вырос таким же, как я, недостойный? Я, недостойный, обладал всем этим от рождения. Может быть, вы сможете все же воспитать из моего наследника Яо? Или хотя бы Шуня?»