— Где Янко?

Янко ушел из Жерковского дере с группой наших связных, и, где он находился в данный момент, я не знал.

— Есть новые распоряжения…

Задачи бригады изменились. Вместо того чтобы отправляться к Црна-Траве, мы должны были установить связь с батальоном Ленко и двигаться к Родопам, а там действовать с партизанами Пловдивской и Пазарджикской повстанческих оперативных зон. С этой целью туда направлялись и другие партизанские части из Западной Болгарии.

Мы немедленно послали людей отыскать батальон Ленко, назначив встречу с ними 1 мая на горной турбазе «Владко».

Я и Калоян сидели у огня в одной из хижин и обсуждали план будущих действий бригады, когда вбежал запыхавшийся Миле:

— Лазар, по гребням от Локорско и Кремиковцев двигаются колонны…

В бинокль я увидел солдат. Их было больше сотни. С ними шесть пулеметов и три миномета. И очевидно, это еще не все силы противника. Вступать в бой не имело смысла, поэтому я приказал всему батальону отходить через реку Елешница к селу Ябланица.

Одна группа ушла вперед, чтобы поскорее занять перевал через Ябланский хребет и прикрыть нас на случай нападения. У перевала нас встретили двое из группы охранения и доложили, что все в порядке.

После часа такого перехода, несмотря на холодный ветер, все были мокрыми от пота.

На Ябланском хребте я отдал приказание Стефчо отвести колонну на северный склон и сделать там привал. Мы с Калояном остались наблюдать за передвижением противника. Солдаты издалека выглядели маленькими, словно игрушечными. Видимо, они нас не заметили и решили, что дальнейшие поиски партизан бессмысленны.

Утром 29 апреля мы приблизились к северной окраине Ябланицы. Педро с несколькими бойцами пошел выяснить обстановку в селе, а мы остановились, дожидаясь, когда подойдет весь батальон.

Через час разведчики вернулись. Солдат и полиции в селе не было.

Мы с Калояном подошли к одному двору — выбрали его для ночлега. Навстречу высыпала вся семья: отец, сорокалетний усатый мужчина с коротко подстриженными волосами, его жена, статная крупная женщина, и трое детей — от восьми до двенадцати лет.

Хозяева встретили нас радушно, а дети не отходили ни на шаг, пока мать не прикрикнула на них. Следующий день мы решили провести в селе, а ночью отправиться к турбазе «Владко».

Я навестил всех товарищей, разместившихся в соседних домах. И везде, куда я заходил, меня встречал аромат вкусной еды. Девушки, которые знали, что мы весь день пробудем в селе, склонились над корытами, стирали белье партизанам, чинили им одежду. У дверей одного дома меня встретила Анче Вескова:

— Товарищ командир… можно спросить?

— Спрашивай.

— Будем мы праздновать Первое мая? Молодежь интересуется.

— А что вы предлагаете?

— Сначала вы с комиссаром выступите, а потом можно нам повеселиться?

— А как же! Обязательно.

А на улице валил снег, крупный, пушистый. И это накануне 1 Мая! Мы радовались снегу — он скрыл наши следы. Но если так будет продолжаться и дальше, путь через горы станет для нас намного труднее. Прокладывать дорогу по такому снегу — дело тяжелое.

Мы решили оставить Ябланицу после полуночи. В сумерки выслали одну группу обследовать путь. Она ушла в направлении, противоположном тому, в каком нам предстояло двигаться. Если в селе появится полиция, жители могут чистосердечно сказать, что мы спустились по реке Елешница на запад.

В это же время выступила и группа Тодора Дачева из пяти человек. Перед ней стояла задача установить связь с военным постом в Искырском проходе.

Всем партизанам было приказано ложиться спать перед дорогой, а жителей мы попросили погасить лампы: нужно было соблюдать светомаскировку.

Пополнив запасы продовольствия, батальон оставил село и двинулся на север. Снег перестал валить, но задул студеный, леденящий ветер. На рассвете мы вышли к верхнему течению реки Елешница и стали дожидаться возвращения товарищей, посланных нами в обратном направлении, чтобы ввести в заблуждение противника…

Наступило 1 Мая 1944 года.

Одной-единственной песней можно было закончить наше первомайское торжество в горах — «Интернационалом». Много лет его пели только во время уличных демонстраций и митингов, когда на нас налетала конная полиция, или в каком-нибудь доме, но тихо, так, чтобы через стены наружу не долетал ни один звук.

А сейчас здесь, в горах Стара-Планины, мы пели во весь голос, эхо подхватывало наш гимн и разносило от вершины к вершине.

Вдруг ко мне подбежал часовой:

— Товарищ командир, по Буховскому хребту какой-то человек идет!

Я приказал задержать его и привести ко мне. Через час двери хижины открылись. Это был наш самый старый ятак — дед Милутин. Я вскочил и обнял его, поздравил с праздником, а он, оглядев сидевших вокруг меня людей, негромко сказал:

— Есть новости, Лазар. Плохие. Все горы блокированы войсками и жандармерией. В одном только Бухово около шестисот человек с пулеметами, минометами и орудиями. То же самое в Желяве, Елешнице, Сеславцах, Кремиковцах… Кругом войска. И говорят, что еще придут. Решили они, Лазар, покончить с вами… — В голосе деда Милутина звучала тревога.

— Не бойся, дед. Мы пришли в горы не для того, чтобы умирать.

— Так-то оно так, детки, только громадная сила идет на вас.

Да, надо было скорее соединиться с батальоном Ленко и вместе уходить в Родопы. Ко мне подошел Митре:

— Пора выступать, Лазар.

По плану Митре должен был отправиться в Чепинци, связаться там с нашими товарищами — солдатами и взять у них оружие. Встречу с Митре мы назначили через два дня на турбазе «Владко».

Сотни раз мы расставались с ним, сотни раз встречались. Целых два года, день в день, воевали вместе. Попрощались мы просто, думали — скоро опять увидимся. Однако нам никогда больше не удалось увидеть друг друга.

Долго никто не знал, что случилось с Митре. Одни предполагали, что он установил связь с новым партизанским отрядом, другие — что, возможно, ушел в Югославию, но никто не хотел верить, что он погиб.

О гибели Митре я узнал уже после 9 сентября. Однажды я допрашивал двух офицеров-фашистов в Новоселцах. Один из них вот что рассказал:

— Мы уже прочесали лес, когда заметили какого-то человека, промелькнувшего между деревьями. Мы стали стрелять ему вслед. Я решил, что он не один, и приказал солдатам развернуться в цепь. Мы обнаружили его в густом терновнике и начали стрелять. Он тут же ответил и убил одного из солдат. Мы окружили его и стали поливать огнем из автоматов. Полчаса длилась перестрелка. Наконец выстрелы из терновника замолкли. Я подал сигнал прекратить стрельбу и послал двух жандармов узнать, чем все кончилось. Один из них позвал меня и сказал: «Господин капитан, он выстрелил из пистолета себе в рот». Я подошел к убитому. Наши пули его даже не поцарапали. Так что мы не виноваты в его смерти, господин полковник.

— Как он выглядел?

Офицер пожал плечами:

— Лицо его было обезображено.

— Какое оружие у него было?

— Маузер с деревянной кобурой.

В отряде такие пистолеты были только у троих: у Митре, Цветана и у меня. Я показал офицеру свой.

— Такой у него был?

— Точно такой, господин полковник. Но мы не виноваты в его смерти. Он сам покончил с собой. У него уже не оставалось патронов.

…Вечерело. Батальон был готов в путь.

С боевым настроением встретили Первое мая и остальные два батальона: батальон Халачева — под вершиной Баба, а Ленко — на горной турбазе «Владко».

За эти дни батальоны провели по одной операции в Ботунце и Долни-Камарцах. Везде их радостно встречало население.

В разгар первомайского торжества двери турбазы «Владко» открылись, и вошел Доктор. Не снег и усталость, не длинный путь и голод ссутулили и состарили его.

Товарищи повскакали, окружили Доктора:

— Что с тобой?

Доктор тяжело опустил руки:

— Васко… Убили его…