Мы заранее договорились, чтобы ко мне на площади подходили один за другим партизаны и рапортовали:

— Товарищ командир, минометный взвод занял позицию!

— Товарищ командир, второе отделение тяжелых пулеметов установило засаду на шоссе, ведущем в Мездру!

— Товарищ командир, третье отделение…

— Товарищ командир…

Я выслушивал рапорты, отдавал короткие приказания, которые, впрочем, не исполнялись, так как относились к несуществующим подразделениям, и украдкой наблюдал за крестьянами. На их лицах расцветали улыбки восхищения и радости.

Рашково давно известно как бунтарское село. После Сентябрьского восстания, когда в этих краях появились повстанцы, многие местные жители стали их помощниками. Десять человек из села входили в отряды повстанцев, некоторые из них позднее уехали в Советский Союз. Никогда фашистская власть здесь не побеждала на выборах, и много раз над общинным управлением развевалось Красное знамя.

Вот уже третий час село в наших руках.

В комнате кмета остались один из наших товарищей и сам кмет, который должен подойти к телефону, если позвонят из околийского управления.

Интендантская группа во главе с Пешо, заняв магазин кооперации, пополняла наши запасы. Большую часть товаров, имевшихся в магазине, мы раздали населению.

Несколько партизан просматривали архив управления и откладывали в сторону то, что надо было сжечь: списки продразверстки, налоговые книги, акты о штрафах. Специальная группа выясняла, кто в селе активно помогает фашистской власти, и арестовывала этих людей. Остальные партизаны вели разъяснительную работу среди населения.

С особенным вниманием крестьяне отнеслись к нашим партизанкам. Сельские девушки окружили и с любопытством осматривали партизанок, вооруженных винтовками, с гранатами на поясе. Со всех сторон сыпались вопросы:

— А не страшно вам там, наверху?

— А мужья у вас есть?

— И много вас?

Девушки едва успевали отвечать.

Уже смеркалось. Пора было уходить, и я вышел на балкон здания общинного управления. На площади стоял гул, какой бывает в престольный праздник.

— Товарищи! Мы партизаны из отряда «Чавдар»…

Куда ни посмотришь, всюду доброжелательные взгляды. В такие моменты не обязательно быть оратором. В конце своей речи я зачитал приговор революционного трибунала одному из арестованных в селе предателей.

— Решение нашего суда обжалованию не подлежит. Но наш суд — суд народа, и вы имеете верховное право утвердить или отменить приговор.

Площадь зашумела.

— Сукин он сын!

— Подлая душа!

— Негодяй!

Сквозь толпу пробилась вперед пожилая женщина.

— Правильно, много грехов на его черной совести. Но все-таки, думается мне, лучше не проливать крови.

Площадь зашумела снова:

— Правильно!

— Нельзя проливать кровь!

Воля народа была для нас законом. Я поднял руку, прося тишины, и, обращаясь к арестованному, сказал:

— Ты слышишь? Народ дарует тебе жизнь, но помни: если хоть один человек пожалуется на тебя, пощады не будет!

Впоследствии оказалось, что этот подлец так и остался подлецом.

Отряд построился. Началась перекличка. Затем, забросив за спину тяжелые ранцы, колонной по два, провожаемые местными жителями, мы направились обратно в лагерь.

Шесть дней спустя после операции в Рашково мы заняли еще одно село — Сеславцы, находящееся всего лишь в пятнадцати километрах от Софии. Так решил штаб. Пусть полиция видит, что мы ее не боимся.

Штаб избрал объектом действий Сеславцы еще по одной причине. Наш трибунал приговорил к смерти попа и полевого сторожа в этом селе. Эти двое натворили много бед. План действий в точности повторял план операции в Рашково.

Не прошло и пяти минут, как село было в наших руках. Мы оставили одного партизана с кметом у телефона и послали глашатая созвать народ.

Проведенная шесть дней назад рашковская акция разнесла слух о нашей численности, знали в округе и о расправе с кметом из села Горни Богров. Поэтому не удивительно, что паника охватила весь район. Кметы окрестных сел начали звонить в Софию, а противоречивые сведения о нашем предполагаемом ударе совсем запутали полицию.

Выйдя из села, мы привели в исполнение приговор над сторожем и еще до рассвета вернулись на базу.

После такой операции следовало бы отдохнуть, но никому не спалось. Разожгли партизанский костер и начали анализировать проведенную операцию. Пешо-интендант из принесенных продуктов отделил часть как неприкосновенный запас и выделил, чтобы приготовить ужин.

Возле огня, рядом с котлом, стоял Велко. Лицо его отдавало желтизной, а глаза блестели особенным, стальным блеском. Хариев сидел возле него и мерил у больного пульс.

— Нет, Доктор, — говорил Велко. — Лучшего санатория, чем горы, нет! И более надежного…

Мы начали расспрашивать Велко, как получилось, что вместо Чурека он очутился с нами в Сеславцах.

— Пришли мы в тот вечер к бай Пешо в Чурек. Осмотрелись, ничего подозрительного не нашли и вошли в дом. Встретил нас бай Пешо, накормил и отпустил провожавших меня товарищей. Так ведь было, Васко?

— Так, — кивнул головой Васко. — Я ему передал напутствие Доктора, и он обещал мне, что все будет как положено.

— Остались мы втроем — бай Пешо, его жена и я. Посидели, поговорили, а меня все ко сну клонит. Отвел меня бай Пешо на сеновал, постлал одеяло, и не успел он уйти, как я заснул.

Утром меня разбудила тетка Ваца:

— Велко, какие-то подозрительные люди ходят вокруг.

Я зарылся глубоко в солому, а через час тетка Ваца снова пришла ко мне. Повертелась немного, наполнила корзину сеном для скотины и шепнула:

— Пешо арестовали. Но ты не бойся. Он ничего не выдаст.

Лежу я в соломе и думаю: что же теперь будет? Очень хотелось пить, а воды нет.

Неожиданно в сарай вошли какие-то люди, с ними тетка Ваца. Я схватил пистолет и снял с предохранителя. Послышался шум шагов, и я понял, что происходит: тычут в солому острыми прутьями — если там кто прячется, сразу обнаружат. Я прикрыл голову руками. Эх и наделают во мне дырок! Но надо молчать! Я зажал одной рукой нос, другой стиснул рот: чихнешь — и конец. Но все обошлось. В это время кто-то крикнул:

— Никого нет, господин начальник!

— А я вам и говорила… — послышался голос тетки Вацы.

— Идем с нами! В управлении поговорим, — оборвал ее начальник.

Вечером в сарай кто-то вошел.

— Велко…

Голос был тихий, приглушенный, и я не сразу узнал тетку Вацу.

— Меня отпустили. А Пешо пока еще держат.

— На улице есть кто-нибудь?

— Никого нет.

— Посмотри в соседних дворах.

Немного спустя Ваца вернулась. Вокруг было тихо. Я вылез и стряхнул с себя солому.

— Сейчас я ухожу. Если на улице со мной что случится, ты меня не знаешь. И никогда не видела.

Ваца взглянула на меня глазами полными слез.

— Оставайся здесь. Они уже не придут.

В ответ я пожал ей руку и перепрыгнул через плетень. Никто меня не видел. Из Чурека я пошел в Бухово, а затем перебрался в Сеславцы. И вдруг слышу, бьет барабан: пришли партизаны из «Чавдара». Вышел на улицу и смотрю, на площади говорит Лазар.

— В общем, Доктор, об отдыхе говорить не приходится. Я — комиссар. Мое место в горах, и горы — мое лекарство…

Наступала зима. Это значило, что придется оставить нашу базу и перейти на открытое место возле истоков реки Напрыдка. В лагере собралось все руководство отряда, за исключением Митре, который находился в чете «Бачо Киро». Было принято решение обеспечить чету «Бойчо Огнянов» продуктами на зиму, сложив часть их у кого-нибудь из наших друзей в селах района, а часть в горах. Лазару, комиссару и Васко отправиться в чету «Бачо Киро». По дороге сдать отчет о работе четы в штаб зоны и связаться с Калояном. За старшего оставался бай Стоян.

Никогда я так поспешно не собирался в путь. Может Сыть, потому, что в Осоицах меня должны были ждать Лена и Аксиния.