А когда это было нужно, оказывали медицинскую помощь и лечили нас всевозможными средствами народной медицины, имевшимися в данный момент у них под рукой — горячим чаем или домашней ракией, а иногда и хирургическим вмешательством — в ход шел обычный кухонный нож.
2
Однажды, возвращаясь из Софии, Цветан принес два килограмма тола и большой гаечный ключ.
— Пригодится для диверсий и саботажа на железной дороге!
По линии София — Мездра непрерывно шли эшелоны и Германию и обратно.
Митре, который у нас считался специалистом по минно-подрывному делу, недоверчиво пожал плечами, но приказание заняться диверсионной работой исходило от окружного комитета партии и не подлежало обсуждению.
Я взял гаечный ключ и отправился к деревушке Равна, где меня должен был ждать Михал, секретарь РМС в селе Рашково.
Мы переночевали у него и на следующий вечер пошли к большому железнодорожному мосту через реку Искыр возле станции Лютиброд.
Надо было проверить, как он охраняется и что тут можно сделать гаечным ключом. Нам казалось, что им вполне можно развинтить большие стальные болты на рельсах.
Двадцать километров от Рашково до Лютиброда мы прошли легко. Шли в основном по утоптанному снегу проселка. Погода стояла холодная, но безветренная.
Подойдя к линии в сотне метров от моста, мы переждали немного в тени, а затем вышли на полотно. Двигались один за другим в нескольких метрах друг от друга. Луна пряталась за разорванные облака. Мы были уже возле моста, когда с другой его стороны послышались голоса:
— Погода портится.
— На бурю похоже. Видишь, какой ветер поднялся.
Караульный начальник пришел сменить часового, стоявшего под деревом на другом берегу.
Мы поползли обратно. Только тогда мы заметили, что ветер усилился, а небольшие тучки стали все чаще и дольше закрывать луну.
Ветер нам мешал, а темнота пришла на помощь.
Мы с Михалом посоветовались и решили разведать, где проходят под линией водосливные трубы. Там можно было и укрыться, и охраны не было.
Мы остановились возле одного водостока, осмотрели другой — места для диверсии были удобные — и решили испробовать, на что годен наш ключ.
Михал встал в сторонке, а я подполз к линии и принялся отвинчивать один болт. Нажал на ключ изо всех сил, а он — ни с места. Я попробовал снова — ни в какую! Я нажал еще раз, на моем лице выступили капли пота, ладони горели от напряжения, а болт — ни с места!
Кто-то тронул меня за плечо. Михал.
— Погоди. Дай я попробую.
Я отошел на три шага.
— Попробуй.
Он наклонился, и из его груди вырвалось тяжелое:
— Ы-ы-их!..
Послышался сухой треск, я подошел к нему.
— Что случилось?
— Ничего. Ключ соскочил.
Три раза Михал брался за гайку, и все три раза ключ срывался. Наконец он поднялся и махнул рукой:
— Не получается.
Откуда мы могли знать тогда, что гайки завинчивают ключом величиной с человеческий рост, и завинчивает их не один человек, а вдвоем!
— Не получается, — повторил Михал. — Давай лучше драпать, видишь, сколько времени прошло!
В сущности, мы свое дело уже сделали: нашли водосливы, где можно заложить взрывчатку, узнали, что мост охраняется и что нашим ключом ничего сделать нельзя.
Мы направились в обратный путь. Было уже около двух часов ночи. Нам предстояло перейти реку Искыр по большому каменному дорожному мосту. Подойдя к нему, мы заметили двух человек с винтовками. Пришлось быстро отойти в сторону и поискать брод.
В это время года глубина реки была по пояс.
— Здесь вот, кажется, помельче, — указал на одно место Михал.
Мы осмотрели реку. Нам казалось, что мы не вымокнем выше колен, и осторожно, не поднимая шума, ступая по камням, вошли в воду.
Через десять шагов вода дошла нам до пояса.
— Пистолет! — прошептал я, но Михал уже сам высоко поднял руку с пистолетом.
Прошли еще несколько шагов. Вода была уже по грудь. Только бы не поскользнуться и не намочить оружие! До Рашково еще далеко, и кто знает, не ждет ли нас в пути какая-нибудь неожиданная встреча…
Наконец река осталась позади. Мы кое-как выжали одежду и побежали, чтобы не окоченеть.
Верно, мы немножко согрелись, но свирепый ветер превратил нашу мокрую одежду в ледяную кору. Ее складки до крови натирали кожу — мы не чувствовали ничего. Но не это было самое неприятное: мы не могли положить оружие в карманы, чтобы оно не намокло, и приходилось держать пистолеты в руках. А металл на ледяном ветру жег пальцы как огонь.
Наконец во мраке встали очертания домов села Рашково.
— Пришли, — прошептал Михал и остановился перевести дух.
— Не останавливайся! — подтолкнул я его.
Я знал, что после такого утомительного перехода одна минутная остановка может человека совсем лишить сил. Михал тяжело вздохнул и снова зашагал.
Летом в это время уже светло, а сейчас был декабрь, и в селе спали все, даже собаки.
Жена Михала нас ждала. Пылала печка, фитиль на лампе был привернут. Мы остановились посреди комнаты и не могли сдвинуться с места.
— Боже, — всхлипнула женщина при виде наших лиц, в которых не было ни кровинки. — Боже, что случилось?
— Ничего, — глухо прошептал Михал. — Дай нам ракии.
После ракии женщина дала нам смальцу. До самого рассвета мы растирали себя и согревались. Потом уснули тревожным сном, какой бывает у осужденного на смерть за час до исполнения приговора.
Еще много раз я встречался с Михалом, пока однажды…
О скольких наших дорогих товарищах, вспоминая, приходится говорить «пока однажды»…
Однажды полиция связала Михалу руки и повезла его в Софию.
По дороге он принял решение: следствия не должно быть…
Поезд летел по ущелью, останавливался на станциях, и каждая остановка приближала его к Софии, к полицейскому аду.
— Можно… на минутку выйти… в клозет? — попросился Михал у полицейского.
Один из конвойных повел Михала в конец вагона. Что может сделать связанный человек?
Дойдя до площадки, Михал толкнул грудью полицейского и бросился вперед. Спустя мгновение он был уже на ступеньках вагона, а под ним в сумасшедшем беге неслась земля.
Скорее, скорее, пока не схватили!
Дверь все же отворилась, и полицейский с пистолетом в руке наклонился над Михалом.
А тот прыгнул, но не рассчитал и попал под колеса поезда.
И вот над воротами дома нашего Михала появился черный флажок — зловещий вестник смерти.
«Раз от него ничего не удалось выведать о партизанах, нам расскажет жена. Припугнем ее, сожжем дом и, если не скажет, арестуем. Не может жена ятака не знать, где скрываются партизаны…» — так решил полицейский начальник и послал в Рашково группу сыщиков и полицейских.
Начался допрос.
— Где партизаны?
— Кто убил моего мужа?
— Никто. Сам прыгнул с поезда, и его раздавило.
На этот раз полиция говорила правду.
— Скажи, где партизаны, — продолжал шпик, — тебе ничего не будет. Останешься дома со своими детьми. Ты еще молода, красива, можешь снова выйти замуж. Только одно слово! Иначе сама знаешь, что с тобой будет.
— Ничего не знаю. Михал со мной не говорил об этом.
Лицо под черным платком побелело. Только глаза горели, словно какая-то внутренняя сила непрестанно раздувала в них жар.
— Все равно все расскажешь, когда попадешь к нам, — заявил сыщик. — Знай: муж твой испугался и спрыгнул с поезда. А если ты будешь упрямиться, переломаем тебе кости. Тогда все расскажешь. Инвалидом станешь и сгниешь в тюрьме, а дом твой сожжем…
«Боже мой! — дрогнуло сердце женщины. — Неужели затем погиб Михал, чтобы я выдала его товарищей?» Сжатые губы с трудом вымолвили:
— Ничего я не знаю…
Шпик махнул рукой и посмотрел на часы. Время шло, а эта баба упорствует.
— Давай собирайся!
Женщина поднялась, сделала шаг и зашаталась.
— А дети как?
— Дети останутся здесь.
— Дети… Можно с ними проститься?