— Благодарю вас, дяденьки.

Безусые ребята, большинству из которых нет еще и двадцати лет, бывают очень довольны.

Как-то после обеда возле склада собралась детвора. В тот день повар был щедрым, охотно наливал по второму черпаку, и многие солдаты отдавали эту добавку детям.

Я поднялся на второй этаж склада, в котором мы размещались, и открыл окно. Взгляд мой привлекла девушка, одетая во все черное. Она стояла в углу двора и смотрела на детей, которые бережно несли миски, наполненные супом.

Вдруг девушка приблизилась к ограде, там было несколько парней из нашей роты. Она подошла к ним, и до меня донеслись робкие слова:

— Господа, хлеба…

Она почти рыдала. Один солдат отдал ей свою пайку хлеба.

В это время во дворе появился незнакомый поручик. Девушка хотела было удалиться, но ее настиг властный окрик:

— Ахтунг! Стой!

Она остановилась, а потом неуверенными шагами опять приблизилась к ограде.

— Что вы здесь делаете? Торговлю устроили? — закричал поручик на солдат.

— Нет, господин поручик. Просто она хлеба попросила, — отозвался один из них.

— Ага, хлеба! Его величество не затем вам его дает, чтобы вы раздаривали этим греческим потаскухам! Я вас проучу!

Солдаты отошли подальше, а поручик крикнул девушке:

— Хлеб!

Девушка молча протянула кусок хлеба и повернулась, чтобы уйти. Но поручик опять остановил ее:

— Постой!

Хлеб он тут же бросил в глубину двора, где была большая куча мусора.

— Марш в помещение! — рявкнул поручик на солдат.

Затем он приблизился к девушке и быстро повел ее на противоположную сторону. Он уже не кричал, взгляд его стал даже любезным, хотя и теперь лицо сохраняло хищное выражение. Время от времени он брал девушку за плечо, наклонялся к ее уху и что-то горячо шептал. Та все время пятилась от него, пока не уперлась спиной в ограду. Тут поручик поднял вверх руку и, показывая два пальца, громко крикнул:

— Хлеб!

Девушка отрицательно покачала головой.

— Хлеб! — показал три пальца офицер.

Девушка опять покачала головой и попыталась убежать.

— Хлеб! — растопырил все пять пальцев поручик.

Одним рывком девушка высвободилась из его рук и что есть силы бросилась бежать по улице.

24 мая. Сегодня праздник![6] Можно гордиться тем, что наш народ дал славянским народам письменность.

28 мая. Стоит неимоверная жара. Ночами иногда идут ливневые дожди. Этой ночью на наши палатки с неба обрушился целый водопад. Мы думали, что все смоет. Желявский разделся догола, киркой и лопатой прорыл канаву возле палатки, чтобы ее не затопило. Вернулся весь посиневший от холода. А днем невозможно дышать от духоты.

3 июня. Нас подняли по тревоге в четыре часа утра. Построили на плацу, разбили на группы и отправили в Ксанти.

5 июня. «Душа у меня — душа черная» — так сказал один умный человек. А так как я Добри, то целый час простоял под ружьем…

Вскоре после прибытия в Ксанти нам приказали собрать трофейное оружие. Когда бои в Греции прекратились, солдаты, возвратившиеся с фронта, побросали оружие прямо на полях, в оврагах, под мостами и в канавах.

Часть его, главным образом пушки и пулеметы, собрали немецкие трофейные команды, а много винтовок, пистолетов, гранат и патронов припрятало в своих домах и огородах греческое население.

Болгарские власти решили провести повальный обыск у всех жителей городов и сел Фракии. Полиции это было не под силу, потому привлекли нас. На долю нашего полка выпало проведение обысков в Ксанти.

Узнав, что нам поставлена такая задача, я тут же собрал полковой актив. Было решено поговорить с солдатами, чтобы они не очень усердствовали и не выдавали полиции тех людей, у которых замечали что-нибудь недозволенное.

К обыскам командование подготовилось как к настоящей военной операции. Нас разделили на группы по пять человек. Группы должны были действовать следующим образом: один солдат стоял у входа, двое — по сторонам дома, наблюдая за окнами, чтобы никто через них не мог убежать, а старший группы вместе с одним из солдат производил обыск.

Самым надежным в моей группе был Желявский, и я взял его помогать в обысках.

В первых двух домах были только женщины. Мы наскоро прошли по комнатам, открывали шкафы, заглядывали под кровати. Конечно, нигде ничего не нашли.

В третьем доме нас встретил на ходу одевавший куртку высокий человек с курчавой шевелюрой и чуть горбатым носом.

На наше приветствие он ответил по-болгарски.

— Когда-то дружил с ребятами, жившими в болгарском квартале, и еще не забыл язык, — пояснил он, видя наше недоумение.

Мы разговорились. Оказалось, что хозяин работал на табачном складе, а сейчас безработный, как и большинство табачников. Немцы вывезли почти весь табак.

— Отдохните, — предложил Аргир (так звали этою человека) и указал нам на стулья.

Желявский захотел пить и вышел с хозяйкой в кухню. Я поддался обаянию, которое исходило от этого красивого человека, и присел на край большого, окованного медью сундука. В углу стояла этажерка с книгами, на столе светился радиоприемник. Тогда это было редкостью в доме рабочего, и так как Аргир понимал по-болгарски, я решил поговорить с ним.

— Какие новости передают? — спросил я, показывая на радиоприемник.

— Всякие.

— Ну о чем же все-таки сообщают?

— Англичане — о том, что спустили новый крейсер, немцы — что потопили два крейсера, а русские — что построили новый завод.

Когда он говорил о русских, то многозначительно посмотрел на меня.

— Да, они много строят… Ведь для себя работают.

— Вот именно для себя. Они понимают, что такое тяжелая индустрия.

Разговаривая, мы незаметно перешли на типично партийный жаргон, по которому всегда можно узнать коммуниста, где бы он ни жил — в Болгарии, Греции, Аргентине или Алжире. Под конец, чтобы показать, что мы не зря приходили, я встал, заглянул под кровать, а затем приподнял крышку сундука.

— Ну-ка давай посмотрим, сколько пулеметов у тебя припрятано здесь…

Аргир так и застыл на месте. Но я почувствовал: еще секунда — и он набросится на меня.

Сверху в сундуке лежала разная одежда, а под ней — несколько винтовочных обрезов, пистолеты, гранаты, патроны.

Я опустил крышку сундука, повернулся спиной к хозяину дома и как бы между прочим тихо сказал:

— Такие вещи в сундуке не держат.

Аргир молча, испытующе посмотрел на меня. Потом сказал:

— Правильно. Не ожидал я…

— Ладно. Только поскорее убери это из дому, потому что могут нагрянуть другие, и тогда беды не миновать.

Аргир тяжело, устало опустился на стул.

Тем временем вернулся Желявский.

— Пошли, Никола. В этом доме ничего подозрительного нет.

Хозяйка предложила нам перекусить, но мы спешили.

— Давай, Аргир, приходи как-нибудь к казарме, потолкуем, — сказал я, прощаясь.

Так я установил связь с Греческой коммунистической партией. Аргир оказался одним из партийных руководителей в области. Он часто приходил к нашему лагерю. Чтобы не вызывать подозрений, я всегда выносил ему несколько кусочков хлеба, затем мы быстро обменивались новостями и договаривались о времени новой встречи.

Новости, сообщаемые Аргиром, я передавал своим товарищам активистам, а те информировали остальных ребят в батальонах и ротах.

В нашем полку служил некий майор Сыбчев. Вряд ли римские патриции обращались так со своими рабами, как он с нами. Не существовало таких обидных слов, ругательств, оскорблений, которые бы он не пускал в ход при каждом удобном случае.

Однажды я дежурил по роте, был одет по всей форме, с повязкой на рукаве, так что издали можно было видеть, что я нахожусь при исполнении служебных обязанностей.

Сыбчев пришел в казарму и начал ругать солдат, а потом без всякого повода набросился на меня. Я не стерпел: