Я решил начать с фабрики «Рила». Там работала одна черноглазая девушка с коротко подстриженными волосами, которую все называли толстушкой Ленкой. Как-то я встретил ее после работы, чтобы поговорить с ней. Мы пошли вместе по темным грязным улочкам, незаметно оглядываясь — не увязался ли кто следом за нами. Со стороны нас можно было принять за влюбленную парочку.

— Сколько еще ваша фабрика будет оставаться без молодежной организации? — задал я вопрос.

Девушка замялась на миг и виновато спросила:

— Что же я могу одна сделать, Добри?

— Почему одна? Что, у тебя подружек нет? Ты будешь секретарем группы. Обдумай, кого можно привлечь, подыщи место и назначь день для собрания. Два дня на подготовку тебе хватит?

— Хватит… Только кого же привлечь?

— Сама решай. Безусловно, надежных девчат, тех, кто верит тебе и на кого ты можешь положиться.

Нам приходилось вести долгую и упорную борьбу за каждого нового человека, за каждого единомышленника. Приходилось подолгу спорить, убеждать, чтобы в конце концов человек тебе поверил и пошел вместе с тобой. Но надо было и внимательно следить за каждым шагом этого человека, чтобы он не наделал ошибок.

Встреча с девчатами с фабрики «Рила» была назначена на субботу сразу после работы в квартире Тодорки, в небольшом одноэтажном неоштукатуренном домишке.

В маленькой низкой комнате над кроватью висел коврик с изображением сказочного озера, по которому плавал белый лебедь с невероятно длинной шеей. Стол был покрыт вязаной скатертью, на стене висела керосиновая лампа.

Когда я вошел, в комнате были четыре подружки Тодорки: Борка, толстушка Ленка, Катя и Вера. Они застенчиво поздоровались со мной и уселись рядком на кровать, оставив для меня единственный стул с высокой спинкой, выкрашенный белой масляной краской. Неловкое молчание нарушила Ленка:

— Девчата, это Добри, муж нашей Лены. Он нам расскажет, зачем мы собрались здесь.

В первый раз я проводил собрание с девчатами. Будь на их месте парни с фабрики резиновых изделий или какие-то другие ребята, я знал бы, с чего начать.

— Приходилось ли вам голодать по нескольку дней? Оставаться без куска хлеба, без ложки супу? — задал я не совсем обычный вопрос.

Девчата удивленно переглянулись.

— Однажды я не ела целый день, ничего не было в доме, а вечером пошла к знакомым, и когда они сели ужинать, то и меня пригласили, — сказала Вера и вдруг совсем смутилась, а подружки ее весело засмеялись.

— А зачем ты об этом спрашиваешь? — обратилась ко мне Катя.

— Я знаю людей, которые по неделе голодали, причем добровольно, возвращали пищу, отказывались есть и пить.

— Почему?

— В тюрьме это называется голодовка. Так борются против несправедливости и произвола.

И стал им рассказывать о наших людях, осужденных пожизненно или на десять, двенадцать, пятнадцать лет тюремного заключения, о тех, кто попадал в тюрьму еще молодым, а выходил из нее седым стариком, но с непоколебленной верой в правоту своего дела.

Собственные воспоминания чередовались с прочитанным в книгах, и я не заметил, как наступил темный январский вечер. Девчата внимательно слушали меня.

— Хотите быть похожими на таких людей?

Наступила тишина, и я подумал, не слишком ли запугал девчат. Я беспокойно крутил пуговицу пиджака. Отвел взгляд в сторону, чтобы не мешать им признаться: «Страшно». И тогда услышал тихий голос: «Хотим».

Я обвел их всех взглядом. Кто это сказал? Они сидели, тесно сдвинув плечи, и это негромкое «хотим» было общим ответом пяти новых членов молодежной организации фабрики «Рила».

Первый шаг был сделан.

1 марта 1941 года на болгарскую территорию вступили немецкие войска, а еще через день было официально объявлено, что Болгария присоединилась к Тройственному союзу. Задолго до этого страну буквально наводнили немецкие «туристы», которых нацисты отправляли сюда на случай, если болгарское правительство попытается не подчиниться их приказам. В наших правящих кругах было немало англофилов, довольно обширными были деловые связи крупной буржуазии с Англией и Францией. Однако верх взяли германофилы. Заявление ТАСС о том, что Советский Союз не одобряет политики болгарского правительства, не было опубликовано в нашей печати, но передавалось из уст в уста.

Однажды публика, пришедшая на премьеру в Народный театр, с удивлением обнаружила на креслах листовки против вступления Болгарии в союз с гитлеровской Германией. Обнаружила их и полиция. Зал был на некоторое время закрыт, и представление началось с опозданием на час. Этот факт стал известен всей Софии. Тысяча двести зрителей стали невольными распространителями взглядов коммунистов на решение царского правительства Болгарии о присоединении к фашистскому Тройственному союзу.

В то время газеты много писали о судьбе Югославии. Присоединится ли она к Тройственному союзу? Нажим Германии был таким сильным, что югославское правительство капитулировало. Но в тот момент, когда в Берлине уже праздновали победу, в Белграде произошел переворот. Народ понял, что нельзя отдавать страну гитлеровцам. Улицы города заполнили манифестанты. Среди ораторов на стихийно возникавших митингах были и представители Коммунистической партии. В те напряженные часы новое югославское правительство заключило пакт о ненападении с Советским Союзом. Но этому правительству не хватило смелости заключить с Советским Союзом договор о взаимопомощи и таким образом обеспечить Югославии надежную защиту перед лицом нацистской опасности. Однако и того, что было сделано, оказалось достаточно, чтобы народные массы поняли: Советский Союз — решительный противник гитлеровской агрессии.

Несколько часов спустя немецкие войска вторглись в Югославию. Пламя войны охватило Балканский полуостров.

В те месяцы нашими главными задачами оставались работа по увеличению рядов партии и неустанная борьба за улучшение экономического положения трудящихся.

В конце февраля группа женщин примерно из ста человек, мужья которых были мобилизованы, направилась к реформистскому профсоюзному центру, чтобы потребовать помощи. Среди этой группы было несколько наших товарищей. Был там и я.

Но профсоюзные деятели выслали на «переговоры» с женщинами нескольких полицейских. Началась потасовка. В результате меня арестовали и доставили во второй полицейский участок. Правда, продержали меня там только два-три часа и после нескольких зуботычин отпустили.

Я поспешил домой, зная, что жена, недавно вышедшая из родильного дома, сильно волнуется.

Лена ждала меня около дома. Когда ей сообщили, что меня арестовали, она передала на хранение куму Тони все компрометирующие меня материалы. А вместе с ними и письма, которые я присылал ей из армии. Я успокоил жену, и мы вместе пошли к Тони.

— Когда тебя выпустили? — встревоженно спросил кум, когда мы подошли к его дому.

— Да вот только что.

— Ну и как?

— Да ничего. Подержали немного и отпустили. Кофием, сам понимаешь, не потчевали.

— Ну, входите же, кофием нас Невена угостит.

— Спасибо, в другой раз как-нибудь. Мы пришли за материалами.

— Поздно спохватились.

— Как поздно?

— Очень просто! Все в печке.

— И письма? — спросила Лена.

— И письма тоже. Конспирация прежде всего!

Лена повздыхала, и вскоре мы ушли. По дороге домой друг друга убедили, что Тони прав. Зачем нам хранить письма, когда мы оба живы и здоровы и не собираемся разлучаться.

13 апреля ко мне явился нарочный из военного округа и вручил повестку, в которой рядовому Добри Маринову Добреву предписывалось явиться 17 апреля в Сливницу для прохождения службы. Далее приводились выдержки из законов, в которых объяснялось, на сколько лет тюремного заключения я буду осужден, если не явлюсь вовремя.

В то время я был членом райкома комсомола. Одновременно со мной такие же повестки получили Желязко Колев, секретарь райкома, и Георгий Ковачки, член райкома. Таким образом, из состава комитета выбыла почти половина его членов. Надо было подумать о замене. С Желязко все было просто. Его всегда замещала Райнета Георгиева. Оставалось найти преемников мне и Георгию. Посоветовались и решили, что я оставлю вместо себя свою жену. Желязкова Недка также станет членом комитета. Так на смену нам пришли наши жены. Никто нас не упрекал в семейственности.