У Даши взорвалась гордость. Его поведение, его слова были непростительны.

— За дочь можешь не волноваться. Она остается с матерью.

Даше было тогда двадцать семь лет. Три года назад, окончив факультет журналистики, она сразу же пошла в газету. Все, казалось, было у нее: молодость, лучший на свете муж, трехлетняя баловница дочурка, работа, захватившая целиком. Чего еще можно желать!

И вот словно ножку подставили этой ее жизни, в одну минуту все рухнуло, рассыпалось.

Они долго молчали. Первой заговорила Даша:

— Сейчас соберу твои вещи.

Подошла к шкафу и, открыв его, сняла с вешалки костюмы, сложила рубашки, белье… Все это делала механически, стараясь не думать, не смотреть в его сторону.

Дверь за Андреем закрылась. Как и обычно, только на один поворот ключа.

…Маринка уже спит. В квартире чисто, уютно — садись за стол и пиши. Начинай, зачеркивай десятки и десятки строк, кажущиеся тебе неудачными, одну за другой откладывай недописанные страницы — ищи начало, такое необходимое для твоей статьи или очерка, которое никак не дается в руки, не ложится на бумагу. А найдешь — и не заметишь, как время пролетит, сколько исписанных листков отложит в сторону торопливая рука, боясь опоздать, не поспеть за мыслью… А потом раздастся в коридоре звонок, и какое счастье протянуть свои руки навстречу другим — сильным, родным, теплым.

Только раз повернуть ключ… Даша машинально заперла дверь и вошла в комнату. Разбросанные на столе и на полу бумаги, раскрытый шкаф, только что начатая и забытая пачка «Казбека» — все это вернуло ее к действительности.

«Ушел. Насовсем, навсегда ушел…» Она припала лицом к спинке дивана.

И теперь, вытирая Маринкины слезы, целуя ее золотистую головку, Даша первый раз за все время их разрыва с Андреем задумалась: а правильно ли она поступила, запретив ему встречи с дочкой? Но так и не смогла себе ответить.

Сразу же из больницы Даша поехала в редакцию. Надо было рассказать о командировке и сдать материал, который сделала еще на месте, а потом срочно засесть за очерк в очередной номер. Домой она возвратилась только в девять вечера.

Переоделась в простенькое, домашнее платьице и, немного уже освоившись с тем, что свалилось на нее, зашла к Вороновым, чтобы поподробнее разузнать, как тут все происходило.

— А вот и Даша, я собиралась пойти за тобой, с нами вместе поужинать, — обрадовалась Галина Васильевна. — Как там, в порядке у Маринки?

Даша окинула взглядом сидящих за столом и чуть дольше задержалась на высоком человеке в военной форме, который встал, чтобы поздороваться с нею.

— Познакомьтесь. Это мой брат, Платон Иванович Лагода, а это Петровская Дарья Петровна, наша добрая соседка, — объяснил Воронов.

Даша протянула руку Лагоде.

Непосредственная, веселая и остроумная с близкими людьми, в присутствии посторонних Даша обычно замыкалась в себе, больше помалкивала и казалась мрачноватой, совсем не такой, какой была на самом деле. Зная это за ней, Воронова постаралась втянуть Дашу в беседу.

— Я пойду ужин готовить, а ты, Даша, накрой на стол, — попросила она, — потом расскажешь нам про Маринку.

— Пожалуйста, — охотно согласилась Даша.

Лагода не отводил от нее глаз. Он сразу сообразил, кто перед ним, и обрадовался контрасту между тем, какой представлял он себе эту женщину, и той, какой оказалась Даша.

Еще при первом знакомстве с Маринкой Лагода подумал: а какая же у нее мать? Она почему-то виделась ему скромной, незаметной, угнетенной своей несложившейся жизнью.

— Как вы думаете, Иван Васильевич, не забракует ваша жена мою работу? — расставляя посуду, обратилась к Воронову Даша.

— Жена — не знаю, а я так забраковал. Не вижу на столе главного.

— В переводе на язык хозяина означает — живительной влаги. За это я не отвечаю, — усмехнулась Даша и встретила взгляд Лагоды.

Как ее красила улыбка!

И не сказал бы, что красива. Но когда Даша смеялась, смеялось все ее лицо, каждая ее черточка: свежие полные губы и особенно глаза — темные, живые, всегда немножко грустные.

Даша была среднего роста. Прямая, с легкой походкой и чуть закинутой вверх головой. Волосы свои она, как ни пыталась, не смогла приучить, и они свободно падали на плечи. Это делало ее моложе.

— Как Маринка? — подвигая Даше кресло, когда она все уже расставила на столе, обратился к ней Лагода.

— Маринка? Спасибо, ей получше. — Поблагодарила и удивилась: откуда он ее знает? И в свою очередь спросила: — Вы уже познакомились?

— Да…

И Даша уловила в коротком ответе что-то недосказанное.

— Я так радовалась этой командировке. Никак не могла предположить, что такое случится… — И помрачнела, изменилась в лице.

— Самое страшное позади.

— Вы что, были у нее? — вдруг о чем-то догадываясь, встревоженно спросила Даша.

— Был, и не однажды. Мы с ней друзья…

Теперь ей все стало ясно. К Маринке приходил вовсе не ее отец, не Андрей. За эти годы он и не вспомнил о ней. Удовлетворился, и так легко, тем, что Даша не хотела их встреч. Но Маринка! Как поверила в то, что это был он… Неужели не узнала? Так, значит, стосковалась…

Бледная, закусив нижнюю губу, Даша сидела неподвижно, тщательно разглядывая и не видя вышитую подушечку на диване. Подбородок ее мелко-мелко дрожал.

— Ну, не надо, не надо, чего уж теперь, когда все позади, — обняла ее Галина Васильевна. — Платон каждый день бывал у Маринки.

Но Даша только отрицательно покачала головой — не надо об этом больше. Она сделала еще одно усилие сдержать ту жестокую обиду, которая переполняла ее, рвалась наружу вместе со слезами.

И превозмогла себя.

— Огромное вам спасибо, Платон Иванович. Сначала я решила, что это Андрей, отец ее, приходил, — немного помолчав, добавила она. И, чтобы не портить другим вечер своим настроением, повернулась к Вороновой: — Я ведь ненадолго к вам, скоро опять к Маринке…

— В такой час? — удивился Воронов. — Тебя же никто туда не пустит. Позвони по телефону и все узнаешь.

— Нет, пойду. Погляжу хоть, как спит, — она улыбнулась.

— Я с вами, Дарья Петровна, возьмете?

— Ради бога! — как доброму старому другу, обрадовалась она Лагоде.

— Тогда быстрее все по местам! — приказала Галина Васильевна.

— Чтобы все хорошо кончилось, осушим по чарке этого невинного напитка, и бог с вами, ступайте. — Воронов налил каждому по рюмке белого портвейна.

— За Маринкино здоровье, — поднял рюмку Лагода.

— Спасибо, Платон Иванович. И за ваше. — Даша была растрогана.

Поужинали наскоро, Даша спешила. Платон вообще ничего не ел, ссылаясь на обед, который сегодня был позднее обычного. Вороновы догадывались о его состоянии и не настаивали.

— Я сейчас. — Даша побежала к себе и вернулась уже одетая. — Готовы, Платон Иванович?

— Да, только никак не найду шапки.

— Хлопцы примеряли, наверное, у них в комнате, — вспомнила Галина Васильевна.

— А может, и мы свою старость на люди вытащим? — предложил жене Воронов.

— Нет, нет, отдохни, тебе еще в редакцию, — категорически отказалась Галина Васильевна, делая мужу какие-то знаки.

Он ничего не понял, но согласился:

— Нет так нет.

— Будете потом на себя пенять, — попробовала сагитировать их Даша.

— Пускай дома сидят, что им теперь эти ночи лунные, — пошутил Лагода.

А вечер и вправду выдался необыкновенный. Над притихшим городом высоко, в холодном сиянии, торжественно проплывала луна.

Этот вечер заполонил Дашу и Лагоду, как только они вышли из дома. Молчание прервал Платон:

— Обидно, что завтра уже ехать.

— Как завтра? — Даша остановилась, и глаза их встретились.

Лагода держал ее под руку, и только сейчас она увидела белый рубец на его правой щеке — от подбородка к уху.

— Что это? — невольно дотронулась до места, где проходил шрам.

— А так, небольшая военная зарубка, — чувствуя, как загорелась щека под ее тонкими пальцами, ответил он и взял Дашину руку в свою. — Не хочется уезжать, Дарья Петровна. Если бы вы только знали, как не хочется…