Я рухнул на пол и зажал голову меж коленей. Легче не стало. Мои руки зажимали уши, но я все равно слышал, как вопит Суккуба, как тихо стонет Валькирия и как яростно надрывается Черт.

Потом все кончилось. Я лежал на полу, обхватив голову руками, и шумно дышал. Роланд подскочил ко мне, поднял меня на руки, прижал к груди. Я не видел его лица, не слышал его слов, хотя губы его что-то шептали. И только когда капелька крови упала с моей щеки на его одежду, я понял, что с моими ушами что-то не так. Я протянул руку, желая понять что именно, но не коснуться ушей не смог. Тяжелая липкая тьма навалилась на меня и последнее, что я слышал отчаянный вопль рыцаря:

— Какого хрена!…

Человек остановил казавшийся бесконечным бег и усмехнулся.

— Вот значит как, — вздохнул он. — Вот значит как. Ты всегда делала что-то, прежде чем думала. Ну, что ж, посмотрим кто кого.

Он поднялся на холм, с которого открывался великолепный вид на городок, где торопливая богиня, уверенная в правильности своих действий только что уничтожила тех последних, что был ему дороги. Человек сел на траву, вытащил из сумки ломоть хлеба, посыпал его солью и с наслаждением впился в него зубами. Его взгляд скользнул по городским стенам, прошелся по узкой разбитой дороге и остановился на отряде из трех десятков серых, словно сотканных из тумана воинов. Впереди отряда, на пышущей из ноздрей огнем лошади восседала красивая женщина с уродливыми черными руками.

— Ну, что ж, я никогда не любил театр. Однако сейчас представление посмотрю с удовольствием.

Он вытянул ноги и широко улыбнулся.

Мы же, сидящие в том самом городе и не подозревали, что к стенам его подходит демоническое войско во главе с родной сестрой-близняшкой только что покинувшей этот мир Суккубы. Да даже если бы мы об этом знали, вряд ли бы успели что-то предпринять. Я был слишком занят полным отсутствием сил, да и самого себя в собственном теле, рыцарь был занят мной, пытаясь сделать так, чтобы я не присоединился к убитой богиней троице. Керанто же был занят своим раненным человеком. Принцесса и ее солдаты вообще не ведали, что произошло и устраивались на ночлег. Чем была занята Бели, я не знаю. Возможно, получала нагоняй от своей богини, а возможно и благословение.

И ни мы, находящиеся в городе, ни человек, удобно расположившийся на холме и доедающий кусок хлеба с солью, ни подходящая к городу армия не знали, что под горой черный дракон встал во весь рост, опустил голову и, что было силы, врезал по камню.

Как же мне надоело валяться либо во сне, либо в беспамятстве и пропускать все самое интересное, старательно изображая из себя бесчувственное бревно. Собственно, я на тот момент не сильно от бревна отличался, хотя отличия имелись и не малые. Например, мои ручки и ножки двигались вполне себе сносно, мое сердечко стучало в груди, а уж как работали челюсти перемалывая еду, и желудок эту еду переводящий в удобрения я и говорить не буду.

Но и схожести с бревном во мне было более чем достаточно. Начать с того, что все мысли мои сосредотачивались только на одном: как бы больше вкусненького запихнуть в рот и как бы не лопнуть, это вкусненькое проглотив. И разум мой больше бы подошел для полена, а не для живого человека. Эдакая куколка с живым сердечком и бездонным брюхом. Хотя о чем это я ведь бревна не едят, а я ел, и еще как ел.

Однако прямо сейчас я из себя полено и представлял. Я лежал на топчане, куда меня аккуратно уложил благородный рыцарь сэр Роланд Гриз, предварительно согнав с ложа его хозяина. Он же и позаботился о том, чтобы краснеющий от слов, слетающих с благородных губ, священник ни коем образом не смел беспокоить мое бревноподобное существование. А тот в свою очередь передал его слова всем, кто мог бы попытаться меня побеспокоить. Для пущей убедительности Роланд придвинул к топчану табурет, уселся на него, положил на колени меч и напустил на благородное лицо злобное выражение.

Я же лежал себе спокойно на том самом топчане и дышал. Дышал медленно, тихо, грудь моя приподнималась лишь на палец и опадала обратно. Пару раз дыхание обрывалось, и рыцарь беспокойно подносил к моему носу латную перчатку и расслабленно выдохнув, убирал ее обратно. Именно потому, что на его перчатке появлялась влага, он еще не разнес весь городишко в щепки.

Роланд был зол, уж не знаю, чего его так допекло, толи действительно переживал за меня, толи единственная встреча со светлой воительницей его так впечатлила. Впрочем, зная Роланда, я скорее поверю, что его в серьез заинтересовали покачивающиеся при каждом шаге бедра Суккубы. Как бы то ни было, и чем бы рыцарь не руководствовался от меня он не отходил.

И пока я изображаю бревно, а Роланд заботливого верного во всех отношения друга я позволю себе отвлечься. Нет, не угадали, я не буду рассказывать вам о том, что происходило за городскими стенами. Не расскажу о том, что армия демонических существ во главе с совсем не обольстительной близняшкой Суккубы подходит к городу с одной стороны. Не упомяну, что с другой стороны к тому же городу подбирается воинство Черного Рыцаря, что сжимает от ненависти поводья черного же коня. Не стану говорить, что ненависть его в этот раз направлена не на меня и даже не на Роланда. Ни словом не обмолвлюсь о человеке, что полулежит на холме, догрызает уже третье яблоко и, прищурившись, смотрит на город. Я даже о Бели, что словно хвостик бегает за своей богиней, ни слова не скажу. А вот по богине еще как скажу! И речь моя не будет доброй.

Хотя, нет, сейчас, по прошествии большого времени, я не стану ее ругать или костерить последними словами. Сейчас я понимаю, что она сделала то, что считала нужным и, быть может, в тот момент, она и была права. Но мне от этого не легче. Не везет мне как-то со светлыми личностями. Пока не проснулась Валькирия, я наивно полагал, что самое страшное, что может быть, это если Черт взбесится и поднимет меня на свои рожки. Но стоило только воительнице проснуться, как я осознал, что самое страшное это ее добрый, полный нежности и заботы взгляд. От взгляда этого становилось холодно и страшно, а уж слова, что она произносила, так и вовсе подламывали ноги и сминали мозги. Мне сминать не особо было чего, но и то, что было, страдало, пытаясь понять как источающей свет, стоящее на его страже, существо может быть настолько жестоким. Теперь же я встретился с самой светлой богиней и встреча эта поначалу мне понравилась. Еще бы! Она дала мне поиграть хрустальный шарик, и была обходительна и ласкова, до тех пока не решила сделать то, для чего собственно она и пришла сейчас в этот мир. Эта светлая сволочь… но обо все по-порядку.

Я очнулся ровно в тот момент, когда сестра-близняшка Суккубы нежно постучала в западные городские ворота, сорвавшим их с петель заклинанием. Очнулся и тут же сел. Роланд, насупившись, смотрел, как на столе прыгают миски и чашки, и прислушивался к грохоту падающих в пыль ворот. Краем глаза, уловив мое движение, он мгновенно утратил интерес к танцам посуды и повернулся ко мне, подхватив едва не упавшую на пол кружку с водой.

— Зернышко, — его огромные руки сгребли меня и прижали к могучей груди. — Живой. Живой! — его ладонь взъерошила мне волосы. — Живой! — он хлопнул меня по спине, чем едва не исправил то, что не доделала светлая богиня, а именно не выбил из меня дух. — Ты, Зернышко, не пугай меня так больше, — быстро заговорил он. — Я ведь думал, что ты помер. Понимаешь, помер! Я испугался за тебя. Сильно испугался.

В этот момент мне бы надо было удивиться и даже не словам, которые неожиданно срывались с языка Роланда, а тому с какой скоростью и каким смущением он их говорит. Но я не удивился. Я его почти не слышал. Я слушал себя, и мне не нравилось то, что я слышу в собственной голове. За все то время, что двое жителей преисподней там квартировали, я успел привыкнуть к их присутствию. Успел полюбить этот монотонный, едва уловимый шум их мыслей. А уж когда Валькирия почтила нас своим присутствием, так и вовсе шум этот обрел некий глубинный смысл. Его поверхностный, точнее лежащий на поверхности и ясный для всех смысл от меня ускользал, но то, что голова была не совсем пустая, мне нравилось. Теперь же я не слышал ничего. В голове моей снова было темно и тихо. И если бы благородный рыцарь приложил свое не менее благородное ухо к моему, он бы явственно услышал, как в черепе моем, там, где у всех людей расположен мозг, завывает ветер.