Крепкие благородные руки вырвали меня из нежных объятий слегка мокрой от росы травы, нежно и ласково поставили на ноги и даже слегка отряхнули коленки от налипших на них листиков. После чего утратили часть вложенного от рождения в них благородства, резко развернули меня в сторону города. А затем, напрочь забыв, к какому благородному телу, они приставлены, отправили меня в этот самый город весьма увесистым тычком.

От тычка этого, я едва не свалился с ног, лишь чудом, благодаря умению вовремя махать руками, да хвататься за все, что проносится мимо, получилось не вспахать носом землю. Но я не обиделся. И дело не в том, что благородный рыцарь, сэр Роланд Гриз не желал мне никакого зла, об этом я догадывался, но знать наверняка не мог. Все дело в том, что детство мое прошло в окружении весьма заботливых людей, что со всей присущей им щедростью раздавали и тычки и затрещины. А иногда, когда забота их била через край и пинком могли порадовать. Я же всегда сносил это с гордостью и пониманием. Да, мне не доставлял ни малейшего удовольствия ноющий затылок, но я всегда свято верил в необходимость и в единственную правильность их заботы. Иной я не знал, да и не понимал, что проявить ее можно иначе.

Вот и сейчас получив от Роланда не то сильный тычок, не то нежную затрещину ничуть на него не обиделся. Как раз наоборот, губы мои расплылись в довольной улыбке, глаза счастливо заблестели от выступивших радостных слез, а нос непроизвольно зашмыгал, не желая выпускать на волю подступившие довольные сопли.

Роланд же, заметив, как сумел порадовать меня, ткнул еще раз и почему-то мрачно проворчал:

— Пошевеливайся, Зернышко, нам бы до ночи в городишко этот попасть.

Я повернулся к нему, но он на меня и не смотрел. Он смотрел на Суккубу, и не сказать, что во взгляде его был хоть намек на похоть, скорее наоборот, он смотрел на нее сугубо с практическими соображениями.

— Я ведь правильно понимаю, — тем же шепотом заговорщика прошипел он, — сестрица твоя ночью сильнее?

Суккуба вздохнула и, не тратя силы на слова, кивнула. Роланд сжал губы, отчего они превратились в узкую полоску и тоже кивнул. Я ожидал, что он скажет хоть слово, но вместо этого его благородная ладонь вновь и еще более ощутимо толкнула меня в бок.

— Пойдем, Зернышко! Пойдем!

И мы пошли. Вдвоем. Двое жителей преисподней и одна светлая, но очень злая воительница предпочли исчезнуть. И я их понимал. Зачем продираться через кусты, разрывая в клочья одежду, получая синяки и ссадины, украшая руки и ноги царапинами, когда можно вполне себе безопасно прокатиться, просто вернувшись в ожог на моем заду. Нам же с Роландом достались все удовольствия путешествия по лесу.

Почему мы не вернулись к импровизированному лагерю? Почему мы не взяли с собой Керанто с его едва живым человеком? Или хотя бы людей принцессы. Да на худой конец и монашке бы с ее ножичком ничего не сообщили, я не знаю. В ту пору задаваться такими вопросами я был не склонен, а позже они и вовсе утратили всякий смысл. Немного позже. Совсем чуть-чуть позже.

Оставив нас пробирающихся через заросли и посмотрим на то, что творится в городе, где совсем скоро состоится то, что если не перевернет нашу жизнь, то уж точно заставит ее заиграть новыми красками. Я ведь уже говорил вам, что там нам предстоит без преувеличения судьбоносная встреча? О чем это я, конечно же, говорил! Причем совсем недавно. Так вот я не могу отказать себе в удовольствии, чтобы не заставить вас немного погадать с кем же мы встретимся. Вы ведь наверняка думаете, что это будет старшая сестренка нашей славной Суккубы? И ошибаетесь. Нет, с ней мы, конечно, тоже встретимся, но вам придется немного подождать. Да-да, еще немного. Так с кем тогда? С мужиком, что разбил кружку, почувствовав, как просыпается дракон? Или даже с самим драконом? Нет. Нет. И еще раз нет! ни светлые боги, ни демоны ада и сами не представляли, кого судьба закинула на наш путь. Да, я думаю, и сама судьба тоже не особо представляла.

А пока мы идем, а вы гадаете, я все же расскажу о том, что происходило в городе и чего мы знать не могли. Итак, как вы, конечно же, помните, красивая женщина, испугавшись чего-то, обратилась за помощью к кому-то. Понимаю, путано, чего она испугалась и к кому за помощью обратилась не понятно, но поверьте, это не имеет значения. Решающего точно не имеет. Забегая вперед надо сказать, что на самом деле красивой она не была, да и женщиной ее назвать можно только с натяжкой. А именно если натянуть на нее чужое тело. Красивое тело. Говоря как есть: уродливая душа в чужом красивом теле очень сильно испугалась. Нет, она не увидела себя в зеркале, я про истинную себя, а не оболочку. Если бы это случилось, то может быть, она настолько испугалась, что сама на нож прыгнула. И жаль, что так не случилось, это избавило бы нас от некоторых неприятностей. Но она этого не сделала, о чем, надеюсь, пожалела сама.

Но, как бы то ни было, она обратилась за помощью и не к кому-то одному. И получив ответ, вернулась к окну и начала ждать. С одной стороны она начала ждать нас ковыляющих по лесу, с другой она начала ждать тех, кто должен был ей помочь, собственно как и с третьей стороны, а с четвертой она начала ждать того, кого она почувствовала и, почувствовав, очень сильно испугалась. И если мы, ковыляя по лесу, вызывали в ней радостные чувства, а приближающиеся помощники действовали успокаивающе, то тот, кто несся по дороге, загоняя лошадей, вызывал в ней страх. И чтобы отвлечься, она стала следить за священником, что нес в руках каменную статуэтку и завывал молитвы.

Молитвы на нее не действовали, уж и не знаю, на что рассчитывал священник, распевая их. Как не действовал и идол в его руках. Еще бы! Она ведь не какая-то там мелкая тварь, она демон и демон высший в адской иерархии, а потому все потуги священника вызывали в ней смех. И голод. Голод ее был настолько силен, что она была готова сожрать и самого священника и его статуэтку, да запить все это святой водой. Но как демон высшего адского порядка, она понимала, что утолить голод сейчас конечно можно, но это может весьма сильно осложнить ей жизнь.

— Но ведь об этом никто не узнает, — прошептала она, облизнув губы. — Никто-никто. Никогда не узнает.

Она поднялась, взглянула на сферу все еще валяющуюся на кровати, вздохнула и, улыбнувшись, выскользнула за дверь. Сладкий запах только что появившейся жизни был слишком силен, чтобы ему сопротивляться.

Священник остановился, обвел глазами следовавших за ним людей и резким движением руки оборвал молитву. Он набрал в грудь воздуха, намереваясь прочитать пламенную молитву, что уже завтра принесет в его храм великолепные подношения, да так и застыл с открытым ртом, глядя куда-то поверх крыш. Он был бы рад, если бы слова сорвались с его губ, но из груди его вырвался только хрип. И чем дольше звучал этот славленый звук, тем больше священник понимал, что никаких подношений завтра у него не будет. И люди в его храм не придут, и значит, он снова ляжет спать с пустым противно урчащим желудком. Но, даже понимая это, даже зная, что он должен что-то сказать он продолжал стоять, смотреть поверх крыш в небо и тихо хрипеть, медленно выпуская воздух.

Народ, что удалось собрать священнику, смотрел на него и в глазах их таял тот свет, что еще совсем недавно пробудила молитва. Но никто не спешил поворачивать голову, чтобы узнать, что именно так напугало, или удивило священника.

Они этого не сделали, а мы с вами вполне можем себе позволить оставить священника таращиться на небо, а красивую женщину, буду называть ее так, потому что тело ее действительно было красиво, медленно спускаться по лестнице и посмотрим на небо. На первый взгляд мы не увидим там ничего особенного, ну подумаешь, с далеких гор медленно спускается ставшая в лучах заходящего солнца черной туча. Но если приглядеться к ней повнимательней, то и здесь мы не обнаружим ничего необычного. Ну да, слишком темная, да, слишком плотная, да в глубине ее пробиваются яркие молнии. Но не гроза же так напугала божьего человека? И да, не гроза.