Ага, а как вы хотели? Все вот так банально и неинтересно. На моем заду оставила ожог штука, что является ключом к чему-то, а вот к чему об этом и сами маги не знали. Сама-то вещь разрушилась, и больше ее нет, но силу свою в мою правую ягодицу запихнула! Древняя, трижды проклятая хреновина! Будь ты проклята еще раз! Если бы я знал, что именно нужно тому черному рыцарю, я бы самолично оторвал себе кожу с задницы, а то и всю задницу, а сер Роланд мне бы помог. И хотя обо все этом, я узнаю несколько позже, я предпочту вам рассказать об этом сразу, пока мое тело отчаянно старается не зарыться носом в снег.

Все старания пошли прахом, я все же нырнул лицом в пушистый снег у самых полозьев саней, совсем чуть-чуть не дотянувшись до протянутой мне руки рыцаря. Я слышал вздох Роланда, слышал его тихую ругань, когда он наклонялся надо мной, слышал, как он спрашивает, на кой черт на меня нагрузили столько добра, а вот что ему отвечает, решивший сопровождать нас лично, Мурселиус я не слышал. Сэр Роланд всегда был силен, наверное, он и родился с бицепсами с приличное яблоко размером. А еще он умен и несколько ленив. Он не стал утруждать себя, вытаскивая меня из снега, он лишь снял с моей спины мешок, остальное, доверив мне, и с этим я справился. Впервые на его памяти. Я выбрался из снега, залез на сани и мы поехали вниз.

Там, внизу, в городе, в лучшем его трактире, перед камином нас уже ждали. На столе перед огнем были разложены сыры четырех видов, разлито в кружки пиво и в хрустальные бокалы вино, на вертеле заканчивал жариться поросенок, а на кухне пеклись булочки, пирожки и томились на медленном огне овощи. Сидящие перед камином люди в длинных черных, серых, золотых, красных, и бирюзовых плащах, молчали, надвинув капюшоны на лица. Они не пытались скрыть свои личности, или принадлежность к орденам, просто им так было удобней. А еще они не слишком любили друг друга и готовы были хоть сейчас вцепиться друг другу в горла. Их сдерживало только одно. Их сдерживал страх и отпечаток этого страха на моем заду.

Пять дней люди в разноцветных балахонах обсуждали наши дальнейшие действия. Пять долгих дней они спорили, ругались, кричали, били кулаками по столу, проливали на пол вино и пиво, кидались друг в друга сыром и виноградом, и неизменно напивались к вечеру. Пять долгих, мучительных дней.

Вы же знаете, как это бывает: не успел еще и толком глаза открыть, и только-только поднимаешься зад, почесывая, а солнце уже красное и западный горизонт целует. А бывает, что ты его и пинками гнать готов, а оно все не ползет по небу, словно приклеенное, висит себе на одном месте. И если в первые дни ложишься спать уставший но довольный, то во вторые падаешь, не чувствуя не то, что ног, а тела вообще. Эти пять дней, солнце было даже не приклеено, его намертво прибили к небу гвоздями. А чтобы никто не думал оторвать его и пустить дальше, боги нагнали туч и запустили такую метель, что из окна с трудом можно было разглядеть забор в десяти метрах. И то, если прищуриться, и точно знать, куда смотреть.

Первый день я стоически переносил все свалившиеся на меня невзгоды, в виде скуки и растянувшегося да бесконечности времени. Нет, сидеть в мягком не слишком удобном кресле, завернувшись в теплое одеяло, и, лениво пожевывая виноград с сыром, глазеть на огонь в камине, мне понравилось. А вот сбрасывать штаны и поворачиваться задом по первому требованию — нет. На мое счастье, а так же счастье тех недоумков в капюшонах, тогда я не понимал, чем чревато поворачиваться к людям голым задом, а потому проделывал это раз пяток, пока мне это не надоело. Я вяло возмутился, и мое бы возмущение прошло мимо ушей собравшихся, если бы сэр рыцарь, благородный Роланд Гриз, не вспомнил о той крупице чести, что еще теплилась в его душе.

— Ну, все! — тихо, но весьма требовательно заявил он. — Достаточно с парня заголений! — и чтобы слова его обрели дополнительный вес, положил ладонь на рукоять меча.

От меня отстали. Мне позволили делать все, что я захочу в пределах этой комнаты. Я был рад. Я был в восторге. Не долго. Ровно до того момента, пока с подноса под моим носом не исчезли последние фрукты. Вот тогда-то время и умерло.

Под разговор о судьбах мира сего.… А чего вы на меня так смотрите? Это не я, это они так говорили. Вся эта разношерстная братия, была согласна только в одном, что на мои плечи, а точнее зад, возложена миссия по спасению мира. Во всем остальном же они никак не могли придти к согласию. Так вот под разговоры о судьбах мира сего, я свернулся калачиком в кресле, завернулся с головой в одеяло и, благородно рыгнув, захрапел.

Проснувшись же, обнаружил и себя и всех прочих людей на тех же самых местах, за теми же самыми разговорами. Я потянулся, уронил одеяло на пол, даже и не подумал его поднимать и встал. Не изменилось ничего. На столах все тоже скромное изобилие, за окном все та же метель, а в камине все те же прогорающие, но никак не сгорящие дрова. Я прислушался к разговору, поморщился от того, что услышал и медленно направился к окну. Там хотя бы снежок падает, там веселее. Метель наскучила мне еще быстрее, чем разговоры.

Обнаружив у своего кресла неизвестно откуда появившийся поднос с мясом, приналег на еду, дочиста его очистив. Под сморщенные в гримасах отвращения лица, облизал пальцы, не дав пропасть ни капельке потрясающего соуса. Икнув, влил в себя не меньше литра воды, понял, что уже давно хочу по малой нужде, поискал отхожее место, нашел, справил нужду, вернулся к говорящим и обнаружил, что ничего не поменялось.

Остаток дня я провел сидя в кресле и таращась прямо перед собой. Я не чувствовал, что у меня из уголка рта медленно стекала слюна, да и наплевать, я-то к этому давно привык, а то что дяди и тети морщатся и недовольно хмурятся, так это их личное дело, может разговор не задался.

Второй день ничем не отличался от первого, разве что, выспавшись за ночь, спать я совсем не хотел, а потому решил принять в беседе деятельное участие. Тем более что на моем кресле обнаружилась вырезанные из дерева лошадка и дракон. Лошадка, правда, была без седока, но дракон и ее раз за разом съедал, довольно и громко чавкая. Я же каждый раз, когда лошадке удавалось отбиться, бежал к людям и, брызжа слюной, рассказывал им о произошедшем. Они не ругались, они терпели, но когда я в очередной раз отошел по нужде, и лошадка и дракон почему-то исчезли.

Память моя не слишком глубокая, и погоревав минут эдак десять, я решил, что пора и мне вступить в беседу. Я дергал людей, спрашивал их о висящих на груди значках орденов, и цветах балахонов, я доставал их вопросами, зачем и капюшоны и почему даже в теплом помещении они их не снимают. После очередного моего похода к нужнику, лошадка и дракон вернулись в мои руки. Я счел это чудом, но играть больше не хотел.

Набив брюхо дармовой едой я снова свернулся калачиком в кресле и так и пролежал до того момента пока сэр Гриз силой не оттащил меня в отведенную мне комнату.

Третий день был еще хуже первого и второго вместе взятых. Лошадка и дракон были при мне, но почему-то сегодня казались мне жутко скучными. Дракон совсем не хотел, есть, а лошадка повредила ногу и не могла бегать. О чем я громко и сообщил всем окружающим. Затем улегшись перед горящим камином, я наблюдал за огнем, совершенно не слушая и не слыша никаких разговоров.

Всю эту братию, мое поведение целиком и полностью устраивало. Они были даже рады, что я их не отвлекаю, и полностью погрузились в разговор, который меж тем не сдвинулся ни на каплю. Я развлекал себя тем, что дремал, ел, каждый раз отмечая окончание приема пищи громкой отрыжкой, чем не мало раздражал собравшихся. Еще я решил заняться личной гигиеной. Как? Очень просто: посмотрев на свои пальцы, я пришел к выводу, что ногти мои уж слишком отросли и пора бы их постричь. Благо инструмент для этого у меня всегда при себе. Во рту. Да-да, я грыз ногти, придаваясь этому занятию с полной отдачей и совершенно не беспокоясь о чувствах тех замечательных людей, что заставляли меня скучать.