— Суккуб, — чуть громче позвал я, пытаясь нащупать в мозгу хоть тень моих невольных спутников. — Суккубушка! — но и она решила мне не отвечать.

И тогда я совершил последнюю отчаянную попытку. Я сел и заорал что было мочи:

— Валькирия!

Я мог бы позвать ее по имени, но имен их я не знал. Тогда не знал.

— Че ты орешь? — хрипло зашипел за моей спиной мужской голос. — Ну, чего ты орешь. Спит она. Устала с тобой говорить, решила поспать немного. Не так как раньше, но все же, пусть уж лучше спит.

— Чертушка, — я подпрыгнул и бросился на Черта, намереваясь со всей силы обнять его.

Он попытался отстраниться, но я оказался быстрее и повис у него на груди, радостно пуская слюну на его рубаху.

— Ну, ну, — он ласково потрепал меня по голове. — Ну, ну, что ты? Что за нежности телячьи между мужчинами. Что ты?

Он оторвал меня от себя, поморщился, глядя на стекающую по плечу слюну, покачал головой, и только после этого огляделся.

— А где все? — растерянно спросил Черт, уже не стесняясь, крутя головой. — Куда делся твой благородный рыцарь? — он сдвинул лохматые брови и навис надо мной. — Ты чего? Ты сбежал от них что ли? Ты с ума сошел, Зернышко?

— Нет, — заблеял я, отчаянно шмыгая носом. — Не бежал я. Они не знают что я выпал.

— Ну да, — грустно вздохнул Черт, пропустив мои слова, мимо ушей, — о чем это я. Если бы тебе было с чего сходить, тогда еще может быть, а тут, — он махнул на меня рукой и отвернулся, но тут же вновь повернулся ко мне. — Так что ты говоришь, произошло? Куда все делись?

И я поведал ему мою полную грусти и отчаянья историю. Черт слушал, молча, не перебивая, и когда я закончил, больше не сдерживая прорвавшиеся от страха слезы, рассмеялся.

— И всего-то? Ты из-за этого на весь лес вопил?

— Да, — признал я, хлюпнув носом и размазав сопли по лицу остатками бинтов.

— Вот ты… — он покачал головой. — Не умный ты человек, Зернышко. Ладно, по нужде захотел и из телеги выбрался, но орать то зачем? Зачем ты ее разбудить хотел?

— Ты не отзывался, — обиженно хлюпнул я носом.

— Отозвался, — не согласился Черт. — И что дальше? вот он я. Чего ты от меня хотел-то?

— Помоги мне, — попросил я, уже не веря в то, что он это сможет сделать.

— Я не могу, — подтвердил мое неверие Черт. — Я не могу отвести тебя за ручку к твоим друзьям. Я, видишь ли, как бы это сказать, несколько нематериален.

— А? — вот ничуть не боюсь показаться глупым, я же дурачок и такое сложное слово и повторить не смогу, куда уж мне его понимать.

— Я, — Черт тяжело вздохнул, почесал нос длинным ногтем на мизинце и прикрыл глаза, явно стараясь не взорваться. — Ты знаешь кто такие призраки.

Этих я знал. С раннего детства меня ими пугали, говоря, что непослушных и глупых мальчиков призраки утаскивают куда-то к себе. Куда именно никто не говорил. А чуть позже я и вовсе перестал этого бояться. А чего? Я ж глуп как пень в темном лесу, но за все мои годы ни один призрак меня никуда не утащил.

— Вот и я своего рода призрак, — продолжал Черт. — Нет, не так. Я призрак для всех, кроме тебя. Никто не сможет меня увидеть, никто не сможет со мной поговорить, потрогать меня.

— Но я же тебя трогал, — удивился я.

— Трогал, — согласился Черт. — И сейчас потрогать можешь. А знаешь почему? Потому что мы с тобой единое целое. Я живу на не самой лучшей части тебя. И внутри тебя. Я могу чем-то тебе помочь, могу за тебя ножичком помахать. Кстати, спасибо, хорошо подрались, я прям молодость вспомнил. Но я тебе сейчас не смогу помочь ничем. Прости.

И с этими словами он растаял в воздухе, а я остался сидеть в дорожной пыли.

— Он поверил? — услышал я тихий, полный похоти шепот Суккубы.

— Сама как думаешь? — огрызнулся Черт. — Поверил, конечно! Только гадко как-то на душе. А, светлая? Тебе как? Не гадко?

— Нет, — ответил голос Валькирии. — Не гадко. Но ты вспомнивший о душе это что-то новое. Он должен научиться многое делать сам. А мы за ним присмотрим.

Ах, вот вы как? Я вас за друзей считал, а вы меня бросаете? Да еще и смеетесь надо мною! Вот вы, какие на самом деле, а еще учить хотели. Пошли вы с вашей наукой!

Я встал, закинул на плечо порванные бинты и, качаясь и морщась от боли, поплелся за умчавшейся повозкой.

Далеко я, конечно, не ушел. Сил не было совсем, и не дойдя до поворота за которым повозка и скрылась, я рухнул в траву, где меня и нашел бледный и встревоженный Роланд. Он поднял меня, закинул на спину Праведника, и медленно направился к разбившим лагерь попутчикам.

В маленьком городке к югу от того места где красная от стыда Бели обрабатывала мои царапины и смывала грязь с моих ног, а все прочие наслаждались теплым днем и подстреленным Керанто оленем, из, запряженной четверкой белоснежных лошадей, кареты вышла дорого одетая женщина. Она спустилась с подножки, втянула носом воздух и слабо улыбнулась.

— Здесь? — спросил сопровождавший ее мужчина, свесившись с облучка.

— Здесь, — кивнула она. — Сними мне комнату поприличней.

— Сделаем! — мужчина ловко спрыгнул и нырнул в открытые двери постоялого двора.

Женщина проводила его глазами, еще раз улыбнулась и закрыла глаза. Ей оставалось только ждать. А пока она ждет, у нее есть время, чтобы отдохнуть и унять растущий внутри нее голод.

Я дрожал. Хотя должен был охать от восторга и пускать радостные слюни. По крайней мере, именно так думала засунувшая меня в неведомо, где раздобытое, наполненное теплой водой корыто, совершенно потерявшая разум Бели. Нет, она не уподобилась мне и не пускала слюни, но ей было стыдно. Стыдно за то, что она посмела сладко спать и видеть сны о том, как расплющивает голову Роланда, когда тот, кто должен был быть под ее присмотром выпал из повозки. Стыдно настолько, что она только из платья не выпрыгивала, чтобы любым образом сделать мне приятно. Впрочем, как я уже сказал, из платья она не выпрыгивала, видимо оставляла этот способ извинений как последний и самый веский козырь.

Хм, в то время я и не знал что такое козыри, больше того, я ни сном не духом не ведал, что такое карты и как в них играть. Я и сейчас не портовый шулер, но сыграть с вами могу. Если хотите позже проведем пару игр, на маленькие ставки. Сейчас же вернемся к полному теплой воды корыту и дрожащему в этой воде мне.

Я дрожал, лежа в корыте, стоящем в позаимствованном у принцессы шатре, а склонившаяся надо мной Бели, отчаянно оттирала мои пятки от въевшейся за все мои долгие шестнадцать лет грязи. Она что-то тихо бурчала всякий раз, когда очередная тряпка, по ее мысли должная оттереть ту самую грязь пропитывалась ею и приходила в негодность. Рядом с Бели, на земле, уже собралась не маленькая горка грязных лоскутков, но судя по негодующему шепоту монашки, грязь и не думала сдавать своих позиций. А я продолжал дрожать, и это вызывало в монашке не самые хорошие подозрения. Она то и дело отвлекалась от пяток, бросалась к небольшому костерку, заботливо разведенному шагах в трех, обжигая пальцы, хватала котелок, выливала кипяток в воду, ничуть не заботясь о том, что может меня сварить и стравила на огонь новую порцию. Но ее усилия проходили даром, и я продолжал дрожать.

Бели очередной раз попыталась меня сварить, вылив в корыто порцию кипятка, и удивленно уставилась на меня, когда дрожь моя только усилилась. Еще бы! Кто станет дрожать в теплой водичке, когда ему нежно, но твердо оттирают пятки? Никто! Только я на такое способен. Вот если бы ее сюда сунуть, да еще подкинуть в водичку пару лепестков роз, для аромату, она была бы счастлива и, закрыв глаза, и радостно бы напевала песенку, а я лежу, выпучив глаза, и дрожу, словно меня в лед засунули. Более того, уголки моих губ совершенно сухи, в них и намека нет даже на слабое подобие счастливой слюны.

Жаль ее. Нет, правда жаль, я не шучу, она вон уже и пальцы до мозолей натерла, да и обварила их пару раз, а я, за все то время что она вокруг меня прыгает, ни разу не показал что мне хорошо. Только лежу и дрожу. Я бы и рад ей сказать, что мне нравится и вода и то, что пятки мои вот-вот засверкают, что новые монеты, но не могу. Не могу, потому что в моей голове сейчас творится такое, что на все остальное моих умственных способностей попросту не хватает.