— Послушай, Бобовое Зернышко, или я могу к тебе обращаться как-то иначе? — я замотал головой. — Я могу называть тебя Зернышком? — я кивнул. — Хорошо, — старик явно был доволен, почти счастлив, но причину его счастья я не понимал. — Ты хороший юноша, я бы даже сказал красивый, — вот тут в моем мозгу шевельнулась неприятная пугающая мысль. — Наверняка умный.

Вот теперь рассмеялся я. Ну как рассмеялся, я забулькал, изображая смех, и пустил слюну из уголка рта. Умный? Я? Да ты чего старый? Не видишь что ли, что перед тобой сидит напрочь лишенный мозгов, голый, тощий, напуганный юнец? Совсем глаза отказали от старости? Эти мысли напугали меня. Они звучали в моей голове, но я так не думал. Я не мог так думать. Каждое из этих слов я знал, и даже умел кое-как применять, но чтобы соединить их вместе в такую сложную и злую фразу. Что с моей головой? Я прислушался к собственным ощущениям. Что я сделал? Прислушался? К себе? Мне стало совсем страшно. Раньше я никогда не прислушивался к себе. Я и других не слишком внимательно слушал, но сейчас в моей обычно пустой и вечно голодной голове, суматошно носились мысли. Мысли! В моей голове… вот ужас то!

Старик не обратил внимания на ужас, исказивший мое лицо, и продолжал:

— Расскажи мне о своей жизни. Расскажи все, ничего не утаивая, ибо я — волшебник и пойму, если ты решишь что-то от меня утаить.

— Я пить хочу, — простонал я.

— Конечно! — кивнул старик и сделал кому-то знак. — Сейчас тебе принесут воды. Или тебе больше по душе кисель? А может морс из клюквы?

Я смотрел на него пустыми глазами, радуясь, что разные мысли, так непривычно, больно и слишком вольготно посетившие мою голову, наконец, покинули ее, и там воцарилась такая привычная пустота, и не понимал его слов. «По душе». И что это значит? Кисель я понимаю, морс мне тоже знаком. А что значит «по душе»? Как может быть что-то «по душе»? И как кисель можно одеть на душу?

Голова заболела, и я со всей уверенностью решил, что думать плохо, оставив проблемы с душой на долю волшебников. Ведь если они огоньки умеют на ладонях зажигать, значит, может быть, и душу в кисель одеть способны.

— Ты начинай рассказывать, — подтолкнул меня старик, — а воду сейчас принесут.

Значит все же вода. Зажал киселек дедушка. Я вздохнул, понимая, что никакого киселя, или морса я не увижу и начал говорить. Как он и просил с самого начала. С того момента как я себя помнил. С того самого дня, как оказался в замке графа под началом старшего повара Люцелиуса Кярро.

Когда я закончил, не утаив не единой мелочи, как тот тайник, где прятал сахар старший повар и о том, как я его нашел и съел. Не сам тайник, только сахар из него. Шкатулку я не трогал. Нет, трогал, но не ел. Правда, об этом я говорил с опаской. Не дай-то бог, старый волшебник расскажет еще господину старшему повару, кто съел его сахар и тогда… Тогда мои ребра еще теснее познакомятся с обваренными в кипятке, но такими жесткими, сложенными в кулак пальцами господина Кярро.

Закончив рассказ на том моменте, когда черный рыцарь прошипел мне в лицо, что найдет меня, я выдохся и молча, уставился на мага. Тот молчал. Молчал, и грустно так на меня смотрел. Зато за моей спиной молчать не стали.

— Ну, Мурс, — хрипло произнес кто-то кого я не видел. — И что нам со всем эти делать? Нет, не так. Что со всем этим намерен делать ты?

— То, что и собирался, — тихо ответил сидящий передо мной седобородый волшебник.

— Ты не можешь! — криком взорвался хриплый. — Этот пацан туп как дерево!

— Тише, Листе, тише. Он же слышит тебя.

— И что? Ты думаешь, он хоть что-то понимает? Эй, пацан, ты понимаешь меня?

— Заткнись, Листе! — зашипел волшебник. — Он может и не понимает, а они — да!

И Листе заткнулся. За моей спиной раздался такой приятный во всех отношениях, пропитанный страхом вздох.

— Тебя отведут в комнату, — сказал старик, грустно глядя на меня. — Дадут одежду, накормят. Ты подождешь меня там. Мне нужно обсудить кое-что, кое с кем. А потом я приду к тебе, и мы продолжим разговор. Ты не против?

— А вы зажжете огонек? — спросил я, глядя на его ладонь.

— Зажгу, — улыбнулся маг.

Сидя в комнате, вымытый, одетый во все чистое, уминая, брызгающий во все стороны соком, кусок жаренного на углях мяса я и подумать, не мог, что моя судьба, впрочем, как и судьба не появившегося здесь рыцаря, уже решена. Я не знал, что добрый улыбчивый дедушка Мурселиус Дабими приготовил для меня совсем не добрую миссию. Как не знал и того, что мысли в моей голове были далеко не последний раз. И что скоро, с каждым днем, их будет становиться только больше.

Два дня меня никто не беспокоил. Ну как никто. Приходили разные люди, будили меня, говорили со мной, кормили меня, мыли меня, доставали меня, надоели мне! И как только последнее чувство успело оформиться окончательно меня выпнули прочь. Как выпнули? В прямом смысле слова.

Вы, должно быть, решили, что раз я в компании с рыцарем попал в башню к всесильным магам, то они и займутся моим обучением? И станет деревенский дурачок красив аки принц и мудер аки профессор. Ни хрена! Конечно, маги могли бы постараться и наложить страшное колдунство на мою бедную голову. Поплясали бы вокруг меня, бородами потрясли, глядишь и получилось бы все иначе. Но толи колдунства пожалели, толи мою голову. А может и у судьбы злодейки были на мой счет иные планы. В общем, отделался я только пинком под многострадальный мой зад и как пробка вылетел из башни прямо мордой в снег.

Но пока я лежал на мягкой кровати и блаженно пуская пузыри изо рта таращился в потолок.

Когда старая сгорбленная, подслеповатая старушка притащила в мою комнату увесистый мешок, я не слишком-то напрягся. Даже не смотря на то, что мешок был действительно тяжелым, и она, обливаясь потом, костеря верховного мага и скрипя всеми суставами сразу, волокла его за собой, двигаясь спиной вперед. Я не обратил на нее внимания, она приходила и раньше, все время что-то принося и унося, в основном это была еда и грязные тарелки.

Не мыть после себя тарелки надо сказать отдельное удовольствие. Я и раньше не особо страдал этой заразой, предпочитая не тратить драгоценную воду и еще более драгоценный соус, дочиста вылизывая посуду, но тут я проделал это только в первый раз. На второй, щедрые дедушки с бородами, решили, что я не наелся и дали мне столько еды, что вся она в мой желудок не поместилась. Я старался ее туда пропихнуть, но чем больше старался, тем больше она лезла обратно. Поняв, что не смогу съесть все я развалился на кровати, грустно глядя, как все та же сгорбленная старушка уносит то, что еще осталось на тарелке. Я смотрел на это, обливаясь слезами, и лишь мычал что-то не особо понятное и мне самому. Рот я боялся открыть, не ровен час и еда у них магическая, еще сбежит.

Вот потому я и не удивился, когда старушка притащила мешок. Уронив его на пол, она грязно, в выражениях больше подходящих для матросов, чем для пусть и престарелой, но леди, высказалась об умственных способностях Мурселиуса, вытерла пот и, шумно дыша, утопала, не забыв закрыть за собой дверь на ключ.

К такому я тоже успел привыкнуть. Ну, запирают меня и что с того? Еда и вода в избытке, в углу ведро для оправления жизненных нужд, снабженное тяжелой, плотно закрывающейся, усиленной заклинаниями, крышкой. Чего мне переживать?

Я свалился на кровать и закрыл глаза. Блаженство! Но насладиться им я не успел. Ключ с жутким скрежетом повернулся в замке. Я лишь успел приподнять голову, как на меня рухнуло что-то тяжелое, мягкое, жутко воняющее потом и мокрой шерстью.

— Одевайся, — проскрипела старушка, не забыв добавить и в мой адрес пару подслушанных ею у моряков крепких, побуждающих к немедленному действию, выражений.

Это сейчас я знаю, что так веско, емко и четко выражаются те, кто на твердой земле чувствуют себя хуже, чем на раскачивающейся на волнах деревяшке. Это сейчас я и сам могу загнуть в три колена, и еще останется. Тогда же я ловил каждое ее, звучащее словно музыка, слово и старался запомнить. Ни хрена у меня не получалось, и из всего услышанного я сумел запихнуть и утрамбовать в мозги, только пару самых безобидных выражений. Но тогда и это я считал большой удачей. Теперь мне будет, чем ответить, если кто-то посмеет оскорбить меня или сэра рыцаря, славного Роланда Гриза.