Но черт с ними, со шляпами. Бороды им зачем? Вот скажите мне, есть ли хоть одна причина способная заставить здравомыслящего мужика таскать на своем лице длиннющую воняющую мокрой псиной бороду? Одного мыла с водой нужно столько, что хватит всю городскую стражу на пять раз вымыть и еще останется. А она цепляется за все вокруг и в ногах путается. Нет, я могу понять небольшие аккуратные бородки, скажем по грудь. Могу понять и чуть длиннее, но до колен и чтоб неизменно седая, вот этого я понять не могу.

Хотя, есть у меня одно предположение. В холодные времена, зимой, она может выручить. Похолодало, тоненькие штанишки не выдерживают холода, и чтобы не отморозить самое ценное, раз туда бороду! И обернуть на пару раз! Тепло, хорошо и так приятно щекочет. Но и тут снова вопрос, а орган-то этот им зачем? Большинство из них и баб то никогда не щупали! Он вообще должен отпасть за ненадобностью. Еще при первом заклинании. В общем если кто когда узнает, за каким чертом магам бороды, расскажите, не таите, а то так и помру не зная.

Хотя, есть у меня еще одно предположение. Магам бороды нужны чтобы чужие зады щекотать! И боюсь, что предположение это совсем недалеко от истины. По крайней мере, когда я очнулся голым, лежа на животе, на холодном каменном столе, трое, древних как мир, старцев в цветастых балахонах с длиннющими бородами на лицах, именно этим и занимались. Они склонились над моей пятой точкой и, тихо переговариваясь о чем-то, щекотали бородами мой зад. И нет, они не пытались сделать со мной то, что мужья делают с женами в спальне, они рассматривали что-то на моей правой ягодице. И пусть бы себе смотрели, раз уж так хочется чужим задом любоваться, не жалко. Но щекотать то зачем? Словно жесткой промасленной щеткой трут. Неприятно так трут.

Но о том, что причиной этих неприятных ощущений были бороды трех подслеповатых старцев, я тогда не знал. Очнувшись, и почувствовав, как по моему заду скользит что-то липкое и пушистое, я решил, что ко мне в постель забралась многоножка. Я не испугался, в замке, да и на кухне старшего повара, этих тварей было более чем достаточно. Они безвредны, только противны и неприятны. Главное не дергаться. Я и лежал, не шевелясь, а чертова многоножка все ходила по моему заду. Наконец, мне это надоело, и я попытался повернуться. Не смог. Но многоножку скинул. Щекотка разом прекратилась, и в мое сознание проникли тихие сдавленные голоса. Я не слышал, о чем они говорили, да и какая разница, если бы они говорили со мной, то обратились бы ко мне. Весь мой жизненный опыт говорил о том, что если рядом кто-то разговаривает, лучше не подавать виду, что ты его слышишь, иначе у говорунов найдется, чем тебя занять. Вот если пнут, чтобы разбудить, тогда можно и поработать, а так нет, я лучше полежу.

Но любопытство взяло вверх и я, слегка повернув голову, взглянул назад. Вот тут я понял, что лежу голым. Совсем голым. И вот тут я испугался. Одно дело, когда многоножка ползает по твоим штанам, а совсем другое, когда по голому заду. Еще залезет, куда не следует. Я дернулся, чтобы вскочить и не сдвинулся ни на миллиметр. Я дернулся сильнее, вложив в рывок все силы, и остался на месте. Вот тогда испугался окончательно, а испугавшись и осознав свою полную беспомощность, я заплакал.

Да, да, не удивляйтесь — я заплакал. Как же так? Мужчина же не может плакать. Может! Особенно если этому мужчине только несколько дней назад исполнилось шестнадцать лет, а мозгов в его голове меньше, чем в лошадином копыте. Вот я заплакал. И делал я это с упоением, вкладывая во всхлипы всю мощь своих легких, заливая слюной и соплями и свое лицо и то, что находилось под ним. Я самозабвенно выл и пытался вырваться из плотно окутавших меня невидимых пут. Вот тут я и увидел впервые того, кто еще недавно щекотал мой зад своей длиной седой бородой.

Дедушка встал передо мной, наклонился и мило так улыбнулся, обнажив неестественно желтые зубы. Реветь я не перестал, лишь немного снизив громкость всхлипов и бросив выть. Дедушка, в расшитом странными цветочками балахоне, улыбнулся шире и кивнул, а затем прикоснулся высохшим крючковатым пальцем к моему лбу. Вот теперь я плакать перестал. И совсем ни потому что мне не хотелось. Еще как хотелось! Тело сотрясалось в беззвучных попытках выдать еще пару всхлипов, но слезы высохли, а страх куда-то ушел.

— Здравствуй, мальчик, — произнес дедушка. — Не бойся. Успокойся и не бойся. Здесь тебе не причинят вреда.

Да щас! Вот хрен тебе старый ты пень! Успокоиться? Не причинят вреда? Ага! Тогда какого черта я не могу шевельнуться и почему я, черт возьми, голый? Конечно, ничего такого я тогда не сказал. В моей голове в то время не было места для подобных слов. Вот сейчас я бы ему ответил так, что его седая бородища поседела бы еще больше, а потом и вовсе вылезла, стремясь убраться куда подальше. Но тогда я только всхлипнул и выдавил:

— Я голый.

— Да, — кивнул старик.

— Я двигаться не могу.

— Да, — снова кивнул старик.

— Мне страшно.

— Понимаю, — голова старика еще раз кивнула.

Только голова, ни плечи, ни тело не дернулись. Я бы поклялся, что и лицо его не шевельнулось, так и, повиснув над качающейся головой, но не стану. У страха ведь глаза велики. А страху я тогда натерпелся столько, что он у меня из ушей вылезал.

— Сейчас я сделаю так, что ты сможешь двигаться, — пообещал старик. — Пообещай и ты мне, что не побежишь. Не станешь кричать и прекратишь плакать.

Мне не хотелось этого обещать, но я кивнул. Хотя что-то внутри меня кричало, что я нарушу обещание сразу же, как только представится такая возможность. Наверное, это и прочитал старик в моих глазах. Он усмехнулся в бороду, приблизился ко мне и поднял руку открытой ладонью вверх.

— Смотри, — сказал он.

Я посмотрел. Глаза мой единственный орган, которым я мог кое-как управлять, еще был язык, и, наверное, губы, ведь слова я произносил, но он не просил говорить, или шевелить губами, а я привык в точности исполнять просьбы. Этому меня научили долгие часы неспешного пересчитывания моих ребер кулаками господина Кярро и его подручных. А потому помня эту хитрую и сложную науку, я внимательно смотрел на открытую ладонь седого дедушки, и на огонек, медленно разгорающийся прямо по ее центру. Это было самым завораживающим зрелищем, что я видел в жизни. Растущий прямо на морщинистой ладони огонь, испускающий дым и тепло, он рос, охватывая все больше кожи, пока не покрыл собой всю руку и тогда старик сжал пальцы, потушив его. Я выдохнул. Вот это номер! Потрясение было настолько сильным, что я не смог сдержать эмоций и лишь простонал:

— Еще!

— Ты хочешь еще раз увидеть это? — добрым голосом, с нежностью в глазах спросил старик.

Я же вздрогнул. Такой взгляд обычно не сулил мне ничего хорошего. После таких вот нежных слов и ласковых улыбок, мне приходилось долго лежать на полу и мечтать о том, что сейчас боль в ребрах утихнет, и я смогу доползти до вороха тряпок за печкой, служивших мне кроватью. А вспомнив это, замотал головой. Дедушка внимания на это не обратил. Он приблизился ко мне и, превратив свое лицо в одну сплошную морщину, сказал:

— Я покажу тебе гораздо больше, если ты захочешь. Но сперва мы с тобой поговорим. Меня зовут Мурселиус Дабими. Я волшебник. А как зовут тебя?

— Зернышко, — ответил я.

— Что? — старик нахмурился, по его лицу пробежала такая знакомая тень раздражения.

— Бобовое Зернышко, — поправился я.

— Где? — не понял старик поверх меня, глядя на кого-то, кто стоял у меня за спиной. — Где зернышко?

— Меня зовут Бобовое Зернышко.

— А-а, — протянул старик, и раздражение исчезло с его лица. — Это твое имя. Понимаю.

Что он понимал, я не понял. Да мне и не надо, достаточно того, что бить меня точно не будут. Наверное. Не должны.

Волшебник пожевал губы, почесал спрятанный в бороде подбородок, кивнул, покачал головой, глубоко и как-то тяжело вздохнул, снова покачал головой и еще раз вздохнул.

— Вот ведь как бывает, — произнес он, не обращаясь ко мне. Я молчал. — Вот ведь как, — он вдруг мерзко так хихикнул, подмигнул кому-то и вернул взгляд ко мне.