Он втащил меня в зал, и рывком швырнул к ногам человека в длинном синем балахоне.

— Вот, — прогудел человек в броне. — Это последний. На кухне прятался. Больше в замке нет никого.

Я открыл глаза, уткнулся в носки сапог, отодвинулся и попытался встать, но только для того, чтобы получить увесистый пинок в зад.

— Лежи, падаль! — кто-то наступил мне на спину.

Я по своему обыкновению заблеял что-то жалобное, стремясь если не избавиться от тумаков, то снизить их силу и количество. Помогало это редко, но все же помогало. Не в этот раз. Надо мной наклонился человек, и его борода упала мне на лицо.

— Ты кто? — спросил он, глядя мне в глаза, и взгляд его мне не нравился.

Вы когда-нибудь встречались с рыбой, вставшей на две ноги? Нет? А я вот повстречался. Огромные, выпученные глаза, смотрели на меня так, словно были готовы проглотить.

— Я повар тутошний, — вновь заныл я.

— А это тогда кто? — человек кивнул в сторону, я проследил его взгляд.

Бедный господин Кярро. Бедный несчастный старший повар. Он лежал на каменном полу, глядя на меня потухшими глазами, а под его шеей, украшенной странной темной полоской поперек, растекалась лужа чего-то красного.

— Это старший повар, его графской светлости, господин Кярро, — ответил я.

— Светлости? — захохотал кто-то. — Нет, ты слышал? Светлости! Слышь, малец, кто ж к графу светлость обращается. Аль ты дурак местный.

— Да, — просто ответил я.

— Что да? — удивился мой не видимый собеседник.

— Дурачок он местный, — выкрикнула Гергерта и задохнулась.

Ее руки пытались зажать, свежую рану на груди. Солдат, убивший ее, вытер меч об ее одежду и тяжело вздохнул:

— Сказано же вам: молчите! Так нет.

— Боги, что за вонь! — закричал кто-то проходивший мимо меня. — Это от него? — моим ребрам достался пинок. — Блиц, вытащи эту падаль и прикончи, пока он тут все не провонял.

— Есть! — рявкнул тот, кто притащил меня.

— Нет! — борода, все еще смотрящего мне в глаза человека дернулась. — Он мне нужен.

— Он? Правда? Он? Вот этот?

— Именно он, — бородатый наклонился и улыбнулся мне. — Ну, здравствуй дружок. Знаешь, я хочу сыграть одну шутку, от которой всем станет весело. Ты любишь шутки? По глазам вижу, что любишь.

Шуток я никогда не любил. Когда подмастерья на кухне решали пошутить, это почему-то сказывалось на моих ребрах. А шутить они любили. Я вздохнул.

— Нет, — пытаясь предотвратить неотвратимое, выдавил я.

— О, поверь, — бородатый засмеялся. — Эта шутка тебе понравится.

Вот именно так подмастерья всегда и говорили, перед тем как начать меня гонять по кухне ухватом или кочергой.

— Боги, — взревел кто-то, — да убери ты его отсюда, пока мы все, как нужники, не провоняли!

— Пойдем, малыш, — он приподнял меня за шиворот и позволил встать на ноги. — Остальных в расход.

Тогда я не понял, что означали эти слова и подталкиваемый бородатым пошел, куда он приказывал. За моей спиной послышался звон металла и крики людей, но бородатый не дал мне обернуться.

Мы вошли в личные покои графа, и он указал мне на кровать. Я не слишком умен, но даже мой скудный ум подсказывал мне, что когда мужчина указывает кому-то на кровать, это неспроста. Сам я никогда не видел женщин. Я имею в виду обнаженных, но слышал, как об этом говорят подмастерья. Поэтому общее представление о том, что происходит в спальнях, имел. От все тех же подмастерьев, я слышал и другие вещи и, судя по их рассказам, иногда, когда женщин по близости не было, некоторые мужчины не против использовать для этого мальчиков. Как именно и для чего именно я не понимал. К тому же я-то уже не мальчик.

И все же, на кровать садиться я не стал. Мало ли. Сейчас сяду, усну, а проснусь в платье и с большущей грудью, а то и вовсе беременный.

Бородатый взглянул на меня и засмеялся, но ничего не сказал. Он достал из-под плаща какую-то штуку и шкатулку. Он повернулся ко мне и открыл рот. В этот момент что-то взорвалось прямо под нами. Пол вздулся, приподнялся и рухнул вниз. Мне по голове прилетело камнем и последнее, что я помню, как бородатый вися на проткнувшем его грудь основании кровати графа, пробормотал:

— Жаль. Это могла бы быть шикарная шутка. Жаль, что не удалась.

Он закашлялся и захрипел. Шкатулка выпала из его рук и ударившись о камень раскололась. Из нее, сверкая гранями, вылетел круглый серебряный медальон. Крутясь в воздухе, отражая бушующее вокруг, пламя от разноцветных камней он полетел в мою сторону. Но долететь не успел.

Еще один взрыв бросил нас в подвал и засыпал сверху камнями.

Если бы бородатый шутник только знал, насколько удалась его шутка, он бы наверняка позволил чертям в аду не только варить себя в котле, но и жарить пятки. А во время всех этих веселых занятий он бы хохотал как безумный, радуясь такому удачному стечению обстоятельств и своей прекрасной шутке. Хотя как знать, быть может, так оно и есть на самом деле.

Если вы переживаете, все ли со мной в порядке, остался ли я жив, то смею вас заверить — жив я остался, иначе каким бы именно образом я мог бы поведать вам эту историю. А вот на счет порядка, и целостности моего любимого, но не слишком умного тела, мне обрадовать вас нечем. Но обо всем этом вы узнаете в следующей главе.

Вы наверняка думаете, что удар камнем по моей пустой черепушке наполнил ее мозгами и сделал меня значительно умнее. Ошибаетесь. Если он ее чем и наполнил, то болью. Ее было настолько много, что кости не смогли ее удержать, и она стала выпирать огромной, налитой кровью, посиневшей шишкой. Прямо со лба. Эдакое украшение в виде красно-синего рога. Сомнительно полезное, надо сказать, приобретение, но это было лучшее, что удалось мне отхватить после падения. Хотя, это не совсем так. Точнее, совсем не так. Но обо всем по-порядку.

Как вы уже поняли, после того, как что-то взорвалось в подвале замка, мне посчастливилось выжить. Магу, всей душой желавшему отпустить какую-то забавную шутку, повезло меньше, впрочем, как и двум третям людей герцога и почти всем жителям замка. Справедливости ради надо сказать, что обитатели замка, в большей своей части, к моменту взрыва были уже мертвы, а потому не стоит переживать о судьбе людей герцога, убивших их.

Я и не переживал. Сложно сопереживать кому-то, когда очухиваешься, лежа в неудобной позе в темном помещении, заваленный чем-то мягким, густо пахнущим застарелым потом и духами, отчаянно и безуспешно, пытающимся скрыть этот запах. В ребра впивается что-то острое. Голова болит так, что хочется ее оторвать, выкинуть куда подальше и забыть о том, что она вообще была. А помимо головы беспокоит зад, что горит огнем так, словно черти прямо на нем свои котлы разжигают. А может и от него. Справедливости ради, надо сказать, что болит не весь зад, а только его правая половина, но ради все той же справедливости, надо отметить, что вот она-то прям полыхает.

Но и болящая голова и горящая огнем задница не самое страшное. Самое страшное слышат уши. Они слышат голоса.

Помните, я жаловался на свою память? Она довольно часто подводила меня за мою еще такую недолгую жизнь, однако в этот раз именно она спасла мне жизнь. Как? Все просто. Она подсунула моему разуму картинки мертвых бесцветных глаз Люцелиуса Кярро и медленно оседающую на пол, зажимающую свежую рану в груди, Гергерту. Мой не великий разум сложил эти два факта с фактом того, что я до сих пор жив, несмотря на то, что медленно подгорающий зад, грозит превратиться в уголек, а болящая голова больше похожа на адскую наковальню. Скрипя негнущимися извилинами, решил, что оба этих факта мы с ним с трудом, но сможем одолеть, если останемся живы, а вот такую дырку, как в груди Гергерты, или вторую улыбку, как у Кярро, вряд ли, и повелел мне притвориться мертвым. Его доводы были так убедительны, а голоса снаружи так недружелюбны, что я зарылся мордой во что-то мягкое и пушистое, изобразив из себя самого мёртвого покойника из всех мертвых покойников.