Ведь мертвый покойник куда как надежней, чем просто мертвый или просто покойник. А потому изображал я именно мертвого во всех отношениях покойника. Разве что ушей моих это не касалось. Но ведь по ушам нельзя определить жив покойник или действительно мертв. Или можно? Даже сейчас я не знаю ответа на этот вопрос. Тогда же я целиком и полностью сосредоточился на беседе незнакомцев, хотя бы потому, что она хоть как-то отвлекала меня от жара в правой ягодице. И черт с ним, что я пропустил начало. И бог с ним, что кроме самих слов я ничего не понимал.

— Ну, наконец-то, — уставшим, густым басом произнес мужчина. — Чего так долго?

— Ой, простите великодушно, — хихикнув, ответила ему женщина, голосом, от которого мне мгновенно расхотелось притворяться, захотелось выбраться из накрывавшей меня кучи тряпок, встать в полный рост и, гордо выпятив грудные мышцы, заявить о себе.

Голос ее был мягок и тягуч, и полон… полон… Сейчас, когда я значительно умнее и много знаю, я могу сказать, что голос ее был полон похоти, но тогда, лежа под накрывшим меня шкафом с одеждой графа, я и слова то такого не знал, а потому сильно испугался, когда что-то заворочалось в штанах немного ниже пояса. И страх этот заставил вспомнить меня об отсутствующих грудных мышцах, а также мышцах пресса и элементарных бицепсах.

Вообще страх великая вещь. Как только я вспомнил, что нет у меня никаких бицепсов, я тут же вспомнил, у кого они есть, а еще я вспомнил, что сжимали ладони тех самых рук имеющих бицепсы. И как легко эти ладони направляли мечи в грудь тем, кого я хоть и плохо, но знал. Кем бы ни была тетка с чарующим голоском, знакомиться с ней и ее собеседником мне сильно не хотелось. Ведь у него наверняка есть и бицепсы, и грудные мышцы и даже пресс.

— Я заставила вас ждать? — продолжала поливать все вокруг похотью женщина.

— Оставь свои штучки, — мужчина громко сплюнул. — Ты же знаешь, они на меня не действуют, — в его голосе было полное безразличие, и оно было настолько сильно, что даже для меня не стало секретом.

— Ну, вдруг, — не унималась женщина.

— Неа, — рассмеялся мужчина и женщина сдалась.

Голос ее изменился и стал почти обычным. Почти, потому как никогда раньше я не слышал такого бархата, льющегося изо рта с каждым произнесенным ей звуком.

— Почему мы здесь? — спросила она.

— У-га-дай, — разбив слово на слоги, отчеканил мужчина.

— Если мне нельзя использовать свои штучки, то тебе нельзя свои, — женщина победоносно хмыкнула. — Я только проснулась, не напрягай мои мозги.

— Твои что? — мужчина захохотал, но быстро осекся и согласился. — Ладно, прости. Не буду больше. Что тебе сказать, я не знаю. Сам только что оказался здесь.

— Угу, я вижу, — что она видела я не знал, и знать не хотел. Мне вообще не хотелось думать о том, что я увижу, когда вылезу отсюда.

— А это не я. Нет, честно не я!

— Честно? Ты? Не смеши меня, где ты и где честно?

— Но это правда не я! Не веришь — не верь, но это не я! Жаль, что не я, но не я! Люди меняются, и я могу тоже, правду сказать.

— Люди, да… — она замолчала на добрых несколько минут, но видимо решила не продолжать эту перепалку, а вернуться к первоначальному вопросу.

— Так почему мы здесь?

— Видимо, потому, что нас выпустили.

— Одних? — в голосе женщины восторг смешался с ужасом, а предвкушение с болью. — Но как? Почему? Зачем? Не верю! — Она замолчала, а через минуту добавила: — Ты хочешь сказать, что нас ничего не держит?

— Ничего! — с готовностью подтвердил мужчина.

— Ничего-ничего? — продолжала сомневаться женщина.

— Угу! — голос мужчины пропитался радостью настолько, что был сладким словно мед.

— Лжец!

— Ага! — мужчина засмеялся.

— Тогда где…? — что именно было «где» она не сказала, но мужчина ее прекрасно понял.

— Там! — где там не понял я, но, кажется, женщина прекрасно поняла.

— Предложения? Напугаем?

— Ты совсем ополоумела?

— А чего? — удивилась она. — Смешно же. Они так ножками дергают.

— Ты забыла, что бывает, если пугать? Забыла, почему они ножками дергают? Не знаю, как ты, а я больше не хочу такого.

— Но ведь это так забавно, — обиженно всхлипнула она.

— Забавно, согласен, но потом-то больно! Очень больно. Я люблю боль, но, когда доставляю ее другим, она мне нравится больше. Не смей пугать!

— Тогда, что будем делать?

— Ждем ангелочка. Кстати, а где она, черт бы ее подрал!

— Черт? — женщина в голос засмеялась. — Подрал? — она залилась хохотом, и смех ее был чарующим, таким искренним, и таким прекрасным, что мне захотелось хоть одним глазком взглянуть на нее, но что-то внизу живота вновь заворочалось и я, перепугавшись, что мое тело разваливается, заткнул уши.

Когда же я их разжал, то услышал лишь окончание фразы мужчины.

— … таким вот образом. И снова у нас все тот же вопрос: где, черт возьми, наш ангелочек?

— Не надо больше про черта, — сквозь новый приступ смеха, попросила женщина.

— Да иди ты, — рыкнул мужчина. — Чтоб тебя одни монахи всегда окружали!

— А ты полагаешь, что я не справлюсь? Не глупи, ты ж и сам знаешь, что монахи временами куда как большие мужчины, чем все остальные.

— Верующие монахи, — уточнил мужчина, помолчал и веско бросил: — фанатично верующие! — он снова замолчал и спустя минуту добавил. — Ладно, уговорила, больше не буду про черта. Но вопрос об ангелочке остался и это существенно.

Всякий раз произнося «ангелочек» мужчина добавлял в голос такого яду, что упомянутый им ангелок должен был умереть от одного упоминания. Я почти воочию видел, как кривятся его губы. О, если бы я тогда знал насколько я прав.

— Ты, правда, хочешь знать на это ответ? — спросила женщина и спустя несколько мгновений ответила. — Спит она.

— Спит? — взвился мужчина. — И куда только в нее влазит?

— Ну, любит она поспать и что с того? Я тоже люблю.

— Ой, вот только не надо говорить, что ты и, правда, спишь, когда ложишься. Сомневаюсь, что это так, даже когда ты одна.

Женщина замычала, готовая что-то ответить, но не произнесла ни звука. Больше вообще никаких звуков не было. Я лежал, заваленный воняющими шмотками и со всей силы напрягал уши, надеясь расслышать, что происходит. Но снаружи была тишина. Абсолютная, не нарушаемая ничем и никем. Я продолжал лежать, зарывшись лицом в мех, и не двигался. Я и дышал через раз, вдыхая очень медленно и надеясь, что движение волосков моего мехового убежища не привлечет тех, кто захочет сделать мне больно. В отличие от мужика, голос которого я слышал еще совсем недавно, я не большой любитель боли, даже когда ее причиняют другим, а уж когда мне, и думать об этом не хочется. Слишком часто ухват проходился по моей спине, а на зубах чужие кулаки исполняли военные марши.

Тишина понемногу убаюкивала и без того скудный разум, живущий в моей голове. Вскоре я и думать забыл о слышанных мною голосах и тем более о том, что они говорили. Списать услышанное на то, что все это мне причудилось, не составило труда. К тому же для этого нашлась великолепная причина. Стоило мне только коснуться лба, и шишка отозвалась жуткой болью, волнами прокатившейся по всему телу. Больше я лба не трогал.

Я все чаще зевал и, всерьез размышляя, не вздремнуть ли мне пару часиков, а уж потом выбраться отсюда и направиться прямиком на кухню, где за печкой в маленьком черном ящичке еще лежала пара недоеденных мною кусочков сахара. Мои губы расползлись в улыбке, от предвкушения свидания с кристалликом сахара. Во рту сама собой образовалась густая сладковатая слюна. Я зевнул, поджимая под себя и соображая некое подобие подушки из меха, в который был зарыт мой нос, и мех вдруг ожил. Тоненький крысиный хвостик хлестнул меня по лицу.

Я не боюсь ни крыс, ни мышей, ни даже летучих тварей с отточенными зубами. Я всегда стойко переносил встречи с ними, гоняя их веником по всей кухне, но в этот раз я запаниковал. Я вскочил, ударился затылком о заднюю стенку шкафа, нависающую надо мной, и снова рухнул. Крыса, только что пришедшая в себя, сидела на задних лапках и непонимающе, смотрела мне в глаза, двумя маленькими желтыми бусинками. Я перебил за свою жизнь, наверное, сотню крыс, но никогда не замечал, что у них желтые глаза. Такие большие, яркие, светящиеся самым настоящим разумом, глаза. Такого разума, я и в своих ни разу не видел, сколько бы ни таращился в зеркало. Но крыса смотрела на меня, шевеля усищами и зубищами, словно пыталась что-то сказать. Вот тогда мне и надо было впервые заподозрить, что во всем этом что-то не так, но я, как человек, не обладающий тем разумом, что светился в глазах крысы, конечно, ничего не заподозрил. Крыса же, поняв, что ее пантомима проходит мимо моего сознания, подскочила, больно цапнула меня за нос и нырнула куда-то в ворох одежды.