Обрабатывает руки.

— А ты, детка, считай, ассистенткой будешь.

Обкалывает вокруг раны. Аккуратно накладывает швы.

— Вот, как новенький будешь. Хотел я быть хирургом, но судьба привела в другое направление.

— Первый раз вижу таких сильных пидорасов. Без обид.

— Что ты! Это как за здрасте прозвучало от тебя. Я научился стоять за себя, и пациенты у меня разные были.

— Что тут происходит? Сдурели? — врач в голубом хлопковом костюме снимает маску и перчатки. Кидает в пластмассовую урну. — Хотите инфекцию подхватить в коридоре?

— Елена Сергеевна, не ругайте. Я врач. Всё под контролем.

— Кто родственником является девушки?

Мы одновременно говорим:

— Я.

— Так кто именно?

— Я! Рома Преображенский, коллега. Я лечащий врач этой девушки и ее опекун по совместительству.

— Тогда вы очень плохой врач-опекун. Для врача-психиатра это недопустимо — подвергать своего пациента таким эмоциональным потрясениям.

Врач? Психиатр? Я слушаю и отрицаю этот диалог.

— Это случайность.

— У девушки нейрокардиогенный обморок. Мы вкололи успокоительное, и она проспит до завтра. Когда она проснётся, пожалуйста, оградите ее от факторов, которые могут спровоцировать повтор. Устраните вазовагальные причины.

— В палату можно пройти к ней?

— Да! Но только тихо.

Врач удаляется, и я боюсь еще сильнее задать свой главный вопрос.

Мы проходим в палату. Я замираю на входе, не могу двинуться. С неё смыт макияж, снято громоздкое платье, и это пафос и гордость улетучились с ними. Переодета в хлопковую сорочку и спокойно спит. Она похожа на маленького ребенка. Полудруг проходит ближе, рассматривает карту. Поправляет одеяло. Крутит колесико на капельнице, щелчком сбивает висящую в катетере каплю.

— Ты ее врач? Что с ней? Чем она заболела? Только хватит говорить этими сраными загадками.

— Она психически неуравновешена. Это последствия того, что она перенесла. Благодаря твоей обширной любви.

Как бы меня ни раздражало это осуждение в его голосе, продолжаю:

— Когда она приехала назад?

— Приехала? — кидает вопросительный взгляд. — Она и не уезжала. Она всегда была перед твоим носом. Разве ты не знал? Такой властный, богатый, с кучей возможностей, и не знал?!

— Это просто невозможно. Невозможно. Врёшь.

— Зачем мне это делать?

— Я каждый день наблюдал за ней! Каждый гребаный день я делал всё, чтоб она была в безопасности. Это… Это немыслимо.

— Значит, ты сделал недостаточно, — складывает руки у себя на груди. — Твой план провалился, не начавшись. С самого начала не воплотился в жизнь. Как бы это сказать мягко… лоханулся. Так сойдёт? Не ищи виноватых. Во всём, что произошло с нашей Кнопкой, виноват только ты.

Опираюсь на стол с лекарствами, и на шею закидывается петля, ее затягивают сотни рук, сейчас сойду с ума от этих фраз. «Не уезжала». «Она была здесь». Вопросы, гудевшие в голове, становятся на свои места. Мне плакать или оплакивать наши жизни?! Не могу сделать вдох. Кислород будто закончился, и я вдыхаю углекислый газ. В области сердца нарастает шар, который давит грудную клетку. Опускаю голову вниз и сгибаюсь под тяжестью осознания другого исхода. Воспоминания о том дне как снежный ком. И снова боль пронзает моё тело, и страх от того, что я натворил, окутывает меня. Слова, сказанные ей. Их не прощают. Я думал, что умер в тот день и больше не заболит, но мне больно, и боль рвется наружу, и наркоз мне не поможет. Тяжело дышу.

Рука ложится на моё плечо.

— Тебе больно? Это ложные чувства. Что ты можешь знать о боли? Посмотри еще раз на нее, это всё сделал с ней ты. Не понимаю, за что она так любит тебя до сих пор! Зовет! Кричит по ночам! Но это не всё, Ияр, у меня еще есть для тебя малюсенький секрет. Алекс, конечно, думает, что ты в курсе, но я уже давно понял, что нет.

— Какой? Что ты еще знаешь?

— Много чего, я даже могу показать плоды твоего «спасения», но не здесь. Я не хочу, чтоб она случайно услышала и подверглась еще панической атаке. Мне она стала дорогим человеком, и я не позволю ей больше навредить. Хватит с неё, я выброшу за нее белый флаг. Подъезжай по этому адресу, если хочешь знать. Пока Демис не приехал, поезжай.

— Да срать я на него хотел. Слушай, ты, напыщенный, говори!

В коридоре слышатся громкие шаги и крики.

— Мужчина! — доносится возглас. — Без бахил нельзя! Стойте! Охрана!

— А вот и он! — отходит к Акси.

Громила врывается и кидается к койке с моим брильянтом.

— Что с ней? Ром!

— Ничего, последствия. Сильная эмоциональная нагрузка.

Хм, всё тот же вопрос.

— Убери от нее свои лапы, — рычу.

Демис выравнивается во весь рост. Налетает на меня, успеваю отклоняться от ударов, и мы перемещаемся в коридор. Одновременно достаем пушки.

— Я убью тебя, падаль.

— А ну, давай, жми. Не успеешь.

— Ребята-а! Ребята, хватит! Мы в больнице. Помахали пистолетами и разошлись. Демис, иди к Акси, а мы с Ияром проедемся в одно место.

— Зачем?

— Так надо, Демис.

Прячет пистолет в кобуру.

— Только ради нее башку тебе не прострелил. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Ром.

***

— Мы можем проехать через улицу Рыбацкую? Мне кое-что надо взять!

Раздражительно смотрю, но соглашаюсь. Заезжаем на старую квартиру Акси. Вбиваю указанный адрес и направляюсь туда. Вся дорога в молчании. Тут и понимать не надо: это затишье перед бурей. Добираемся на окраину города.

Это старое кладбище.

— Это шутка?

— Нет, серьёзно. Пойдём, — выходит из машины. А я следом за ним.

Обхожу могилы. Старые, за которыми уже явно некому ухаживать. Свежие, усыпанные цветами.

Мы останавливаемся около белоснежной точки среди этого пространства. Островок из белого мрамора, выкуплен. С фигурами ангелов, декоративными деревьями и насаженными цветами.

— И зачем мы здесь?

— Как я и говорил, Аксинья Полякова никуда не уезжала, Ияр. Она была долгое время в психиатрической клинике. Она попала в аварию, будучи на шестом месяце беременности. Я привел тебя сюда, чтобы показать плоды твоего, как ты там говорил, спасения. Вот они, лежат здесь, в этой холодной земле.

Он говорит, говорит. А у меня в ушах такой гул, как турбина самолета включилась. Губы его шевелятся. Слышу только отрывки фраз, в которые сложно поверить. Криков моих не слышно, у меня нет сил выкрикнуть их наружу, пока кричат внутри.

— Она была беременна, Ияр, от тебя! Твой ребёнок похоронен здесь. Ты убил его.

Прохожу по плитке к маленькому памятнику, провожу пальцами по выбитой надписи. Руки не слушаются, они дрожат. Говорят, мужчины не умеют плакать. Не умеют страдать… Тогда почему сейчас все стало размыто в моих глазах?

— Этого не может быть. Я… я… всё продумал. Она улетела тогда. — Хватаю стоящего рядом со мной этого «ангела» во плоти. — Ты, сука, врешь. Пиздишь мне. — Достаю ствол, приставляю ко лбу. — На кого ты работаешь? Тебе мозги сейчас размажу. — Снимаю с предохранителя. — Куда вы ее втянули? У меня все записи есть. Она прошла контроль и шесть лет была в Греции.

— Если бы только это было так… Я нашел её в психушке, почти сошедшею с ума от горя. Она потеряла день с ночью, Ияр. Она потеряла ребенка. В тот день она пришла сказать тебе, что она беременна, а ты выгнал ее. По пути ее протаранил внедорожник, она чудом осталась жива.

— Ты врешь! — выкрикиваю.

— Если я вру, откуда мне это знать? Кто-то всё красиво подставил, чтобы ты верил, что с ней всё хорошо. Не веришь мне — тебе это поможет. Опусти пистолет. — Достает ежедневник Акси, тот, что был на ее столе, и маленький розовый браслет. Такие надевают в роддомах. Знаю, такой был у Мии.

Поддеваю пальцами.

— Это было на руке твоей дочери.

— Дочери?

— Она прожила пару часов с момента экстренной операции. Опусти пистолет. Моя смерть никому облегчения не принесёт. Я хочу просто, чтоб ты всё знал и закончил этот ужас в жизни Акси. В ежедневнике есть протокол эксгумации, не веришь, сделай еще раз ее.