Заберусь на пластиковый подоконник. Поджав под себя ноги, найду точку опоры, обопрусь выпирающими из-под хлопковой сорочки косточками. И уже не хочется стреляться от жгучих слёз, просто полюбуюсь на размытые силуэты за стеклом. Прикрою глаза, наслаждаясь природной музыкой. Только в эти минуты, пока играет природный оркестр, могу поспать хоть чуть-чуть. Провалиться, не проживая один и тот же день каждую ночь.

На часах почти пять. Скоро рассвет. Солнце отбросит тени и рассеет темноту. Жизнь забьет ключом, парк наполнится влюбленными парами, кто с детьми, а кто-то уже прожил жизнь. Оно взойдет для всех, но не для меня. Мое солнце погасло навсегда. Слишком быстро вспыхнуло, дошло до точки невозврата, сожгло все на своем пути. Оставив лишь пустоту. Все ли они почувствовали любовь, сберегли, пронесли через годы? Или, как я, пустили себе по венам, получили самую сильную интоксикацию?

Когда-то я вообразила, как все эти парочки, что настоящая любовь — это олицетворение нерушимой связи, преданности, безумия, искренности, принадлежности, сильнейшей тяги и желания вывернуть себя наизнанку.

Была обычной наивной дурочкой. Ждала, искала, задавала себе вопросы, призывала каждый день это чувство, про которое все говорят. Оно меня настигло, ядовитая стрела пронзила мое доверчивое сердце. Я была самой счастливой, как мне казалось. Любила так, как можно любить только раз в жизни. Да! Я нашла своего сказочного принца, и у нас все будет, вопреки всему и всем, «долго и счастливо».

Сказок не бывает! Тропинка, источающая свет, оказалась ложной.

Повстречав его, я не верила, что такая любовь может быть наяву, а не в сладком сне, но он заставил поверить. Простил меня за прошлое и сказал «Забудь». Не устояла, впустила в себя, обнажилась, разрешила поглотить целиком. Придумала и выстроила воздушные замки любви, плиты которых меня же и размазали, стали погребальным саваном.

А из остатков растерзанной в клочья души сплели венок ундины, и самые дорогие, любимые руки пустили его по реке жизни. Сердце превратилось в камень, стремительно пошедший ко дну, затерялось где-то на тинистом дне. Мое абстрактное тело стало призраком пережитого и слоняется теперь по улицам расчетливого, лицемерного, отравленного перегаром мира. Где доверие и любовь — слабость!

И только иногда волны забытых чувств качают мой венок. И во время шторма эмоций волны поднимают его, бьют о скалы, вверх-вниз, и бросают на дно.

Когда-нибудь я прибьюсь к забытым берегам, воссоединюсь с душой. Растворюсь как утренний туман, поднимаясь к звездам, за грань.

******

— М-м-м-м-м-м…

Вальс закручивает. Звонкий смех заполняет все пространство.

— Акси, покружись. Ну же!

— Еще, еще, еще.

— Наша красавица.

— Папина радость.

— Мамина гордость.

В белом платье кружусь под музыку в центре зала, напевая незатейливый мотив. Гости аплодируют, смеются, что-то выкрикивая. В моих руках букет белоснежных роз.

Заливаюсь смехом. Выставляю руки вперед, смотря на них, кружусь. Умело переставляю ноги, пышная юбка платья парит в воздухе. Музыка потихоньку смолкает, гости расходятся.

— Эй, куда же вы?

Один шип вонзается в палец, маленькая капля крови капает на моё белоснежное платье, стремительно расползаясь, приобретая багровый цвет. Лепестки букета скукоживаются, опадая на идеально отполированный паркет, стараюсь их поймать, но на лету они превращаются в пепел.

Останавливаюсь. Снова в этом круглом зеркальном зале одна. Отражение в них мое и в то же время не моё. Кладу ладонь на зеркальную поверхность, обнаруживаю на своих запястьях нити. В ту же секунду, ощутив покалывание, отдергиваю ладонь, но отражение остается в неизменном положении. Склоняет голову набок, глаза распахнуты, такие кукольно застывшие. Обнаруживаю на запястьях отражения такие же нити. Безвольной марионеткой оно болтается в воздухе. Со злобной гримасой смотрит в упор. Одновременно поднимает указательный палец, тыча в мою сторону:

— Время пришло, — жуткое перешёптывание по кругу.

Стараюсь дышать, дышать. Не выходит. Спазм сковывает мою гортань. Под ногами рушится пол, хватаюсь за нить на запястьях, раскачиваюсь над беспросветной бездной. Громадные ножницы срезают последнюю нить спасенья, падаю в низ.

Чьи-то руки меня подхватывают в этой неуправляемой гравитации. Распахиваю глаза.

Встречаюсь с небесно-голубыми глазами. Не понимаю: это ангел?

— Спокойно! Ты уснула на подоконнике и стала кричать. Как хорошо, что я наконец нашел твою палату. Я Преображенский Роман Романович. Новый врач-психиатр.

Пока он говорил, что-то острое проткнуло мне кожу. И веки стали тяжелеть. Его речь стало тягучей… Последнее, что смогла расшифровать:

— Время пришло. Пора выздоравливать.

— Почему не пытаешься уснуть ночью? — быстро пишет на окне стирающимся маркером.

— Потому что тяжело видеть один и тот же день. Он вгрызается каждую ночь в душу.

— Какой? Сможешь его описать?

— День моей смерти!

— Ты боишься?

— Уже нет! Мертвым нечего бояться.

«Преображенский Роман Романович. Врач-психиатр». Пластиковый бейджик сжимает в руке. Раскрывает булавку и крепит на белый халат.

Красавец, настоящий трудоголик в своей сфере. Молодому специалисту не было равных в лечении больных шизофренией и в глубокой депрессии. Ему нравилось браться за сложных пациентов, и дело было не в деньгах. Скорее личного характера. Если шансов на выздоровление не было, то доктор предпринимал все, чтобы пациент хотя бы не вредил себе.

Когда вернулся в свой родной город, на имейл пришло письмо с интересным предложением работы в частном психдиспансере. В конце этого письма было только одно условие…

Недолго думая, он согласился.

«Люблю свою работу. Новые пациенты, новый опыт», — улыбнулся и начал собираться.

Услышал разговор «тихо» говорящих санитарок, так сказать. Была б воля, сократил штат, но, увы, полномочий пока нет. Уже собирался идти на обход, но остановил разговор о пациентке под буквой «А». Приоткрыл дверь.

— Добрый вечер!

— О-о-о, Роман Романович! А мы тут… это…

— Чай будете?

— Нет! Обход уже сделали?

— Нет еще! — кокетничает Ирина. Выпячивая весьма увесистую грудь.

Мило, очень мило наблюдать. И как не хочется расстраивать ее и рушить ее мечты, что она мисс Вселенная. Признаться, женский пол меня не особо интересует.

— Тогда в чем дело? За работу! У вас почасовая оплата, — приподнял бровь, смотрю на пышногрудую.

Ее улыбка растворяется. С силой толкает дверь, аж штукатурка слегка в углу обсыпается.

— Ну что ж, нервные клетки не восстанавливаются. Спасибо за кофе. — Беру горячий нетронутый стакан. — Передайте мне во-о-от эту папочку. Спасибо.

Пока шел по коридору, перечитывал карту. Ни имени, ни фамилии, ничего. Странно, только буква «А». Нарушая все пункты безопасности для сотрудников, набираю нужную комбинацию цифр, почти неслышно прохожу в палату.

Белая комната с мягкими стенами, узкая, аккуратно застеленная кровать, в стороне пушистые тапочки, ни разу не надетые, дверь без замка в стороне, скорей всего, душ. Под потолком расположены камеры. Большое панорамное окно с видом на парк, только металлические решетки портят городской пейзаж.

На широком подоконнике расположилось маленькое истощенное тельце женского пола. Судя по мерно вздымающейся груди и неподвижности, она, вероятно, в глубоком сне. Голова запрокинута. Волосы, цвета вороньего крыла, перепутаны. Часть свисает ниже поясницы, пара прядей покоится на бледном лице. Одна рука соскальзывает, из ладони выпадает книжка. Снимаю свои тапочки, отодвигаю в сторону, крадусь к пациентке. Не спугнуть покой.

Впитываю страницу за страницей рассказ этой девушки, переживаю, пропускаю ее боль через себя.

Не заметил, как наступило утро, а я сидел и по отрывкам, по кусочкам, иногда перечеркнутым, по пустым страницам, только с датой наверху, дочитывал жизнь человека, заключенную в этих страницах.