Шесть лет спустя.

— Долго мы будем жечь бензин? Если сейчас не выйдешь, вытолкну тебя из машины!

— Не готова, понимаешь? Не могу, — ударяю по рулю.

— Готова! Разве ты для этого все затеяла? Собирала пять лет кусочки из газеток, клеила в свой дневничок? О его приторной сказочной семейной жизни. Какой он семьянин? Для детей он еще молод, надо встать на ноги. Он хочет первую лапочку-дочку. Как там его слова? «Жизнь бьет ключом»? Чтоб трусихой сидеть в машине? Не понимаю!

— Думал, тебе уже нечего бояться?! Разве это не твои слова: «Мертвым уже нечего бояться»?

— Хватит!

Руль вправо, газ в пол. Выезжаю с парковочного места. Скорость увеличивается.

— Давай, Алекс, убегай. Беги. Поскулим этой ночью еще раз.

— Нет, — пролетаю на красный. Подальше от зеркального офиса.

— Да, ты скулишь каждую ночь. Раненым зверем в ночное небо. Слез-то уже не осталось. Давай, гони сильнее. Никто не в силах вернуть прошлое, Алекс, никто. Сколько дерьма ты хлебнула — ни одному не прочувствовать, пока сам не хлебнет. Но если ты сбежишь сейчас, другого шанса не будет. Идеального момента. Он будет продолжать жить счастливо, а ты — гнить заживо. Этого хочешь? Мать твою, уже третий красный пролетаем!

— Нет!

— Тогда разворачивайся и тащи свою задницу на собрание! И давай вместе напоим из той же чаши все семейство.

Разворот.

— Да! Она идет уже. Что? Они возмущаются, что руководить будет девушка? Да это суперская новость. Заставь их спалить все нервы. Мы скоро. Акси! То есть Алекс. Они в бешенстве. Половиной империи будет руководить женщина. Но у них нет выхода. Они подчинятся. Или потеряю все. Они еще не знают, какая женщина. Сукины дети. Там просто осиное гнездо.

— Он… там? Объект… номер один? — делаю затяжку горького табака.

— Конечно! Во главе! Сохраняет спокойствие, но он в бешенстве. Дела-то идут херово. Его ищейки ищут, вынюхивают наши ложные пути. Я же говорил, Демис профи в этом.

Глушу мотор.

— Как… как выгляжу?

— Идеально! Но снимешь свой прекрасный платок и очки прямо перед ними. Цвет волос восхитителен. Рыжая сучка. Ты точно была ведьмой в Салеме.

— Пойдём со мной, Ром.

— Нет, ты пойдешь сама. Там ждет тебя Демис.

— Да что мне так везет-то! Как моя смена, обход должна делать к этой немой сумасшедшей художнице! — шмякает папками об стол.

— Ир, что ты так злишься? Не нравится — уволься.

— Мне не нравится именно она. Жуткая. По ночам не спит, на подоконнике сидит. Как сова та. Особенно когда дождь. Рисунки свои рисует. Лохматая, как ведьма. Дзен там, что ли, ловит со своим «Эм-м-м… Эм-м-м…»?

— Давно она тут?

— Да черт ее знает. Я как год уже работаю, она была тут.

— Странно! Никто не навещает бедную.

— Приходили тут первое время. Ну, так говорили санитарки, и они через время перестали. Но странность в другом, дорогуша. Эта клиника не какой-то тебе клоповник. Куда сбрасывают всякий мусор. И она не бесплатная, начнем с этого. Сутки здесь от двух тысяч и выше, а она… придурашка эта… — указывает на камеру, — примерно пятьсот тридцать два дня тут. Вот и посчитай, — стучит карандашом по виску. — Кто-то это оплачивает. Притом что сова эта в ВИП-палате.

— Интересно, сердце у ее матери есть? Сколько ей там, от силы восемнадцать-двадцать? Я просто не понимаю, как можно такую девочку тут держать, не приходить! Да животные детей своих не бросают. Смотрю на нее и понимаю: жизнь прожевала ее и выплюнула. Проехала катком.

Сразу представляю Веруню свою, аж сердце сжимается. Связалась с этим непутевым и мозги трепет. Не хочу влезать, чтоб виноватой не быть. И молчать неправильно.

— А ты не представляй, — обводит губы красной помадой, причмокивая, чтоб легла ровно.

Приоткрывает рот, нанося черную тушь на ресницы.

— Относись к ним как к овощам! Таблеточки раздавай и получай зарплатку. Не знаешь, Владимир Петрович уже приехал?

— Я тут в прошлую смену… услышала крики…

— Только не говори, что нарушила пункт третий? Зашла в палату после отбоя?

— Да! Она металась по кровати, что-то кричала. Я ее будила, и она открыла глаза. А в них пустота, взгляд такой отрешённый. Аж холод по спине прошел. Пыталась поговорить с ней, но она ни звука не произнесла, отвернулась в сторону. Личико такое бледное, щеки впалые, просто тело.

— Скажешь тоже, — хихикнув, натянула черный чулок на полные ляжки, скрипя молнией, застегнула просвечивающийся белый халат, — сердобольная!

— Как ты можешь так?

— А что? Мне нужно расплакаться от твоего рассказа? Зачем мне это надо?

— Кобра ты все-таки! Своих детей нет, вот и не понимаешь. А старость-то идет.

— Я такая, — высовывает язык. — Зачем мне это кусок мяса? Молодость отдавать свою! Вон, у Володи все есть, а бежит ко мне. Я для него храм.

— Смотри. На полу что я нашла у нее. Это записи.

«Ты знаешь… я потерялась во времени… Сон такой бесконечный, и мне никак не проснуться, а может, меня уже нет в этой вселенной. Я больше не дышу с тобой одним воздухом. Мой И, помоги… разобраться, сплю я или нет! Разбуди меня».

«Октябрь.

Ты УБИЙЦААААААААА… УБИЙЦААААА…ТЫ УБИЛ НАС… УБИЛ… УБИЛ… НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ. БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ… БУДЬ… ТЫ… ПРОК…»

«Ноябрь.

Прости меня, ведь это я виновата, что ты стал таким. Вернись ко мне. Прошу, вернись! Я не хочу открывать глаза. Мне хорошо в том месте, где уже не болит. Мы с тобой счастливы, как раньше. Помнишь? Ты приходишь ночью, забираешься на наше ложе, а я его уже согрела для тебя. Ты выпивал меня до дна, как самое сладкое вино. Смакуя до утра, зарываешься в мои волосы и не отпускаешь. Ты обещал не отпускать… Ты обещаллл…»

«Январь.

Верни мою любовь… Верни меня к жизни… Вернииииииии…»

«Март.

Мне так холодно… Больше ничего не греет. Стараюсь отпустить тебя. Каждый день вырезаю тебя по кусочку из своей памяти. По миллиметру стираю. Больно! Но эта боль не такая сильная по сравнению с той, которую ты нанес мне. Не представляешь, как тяжело избавиться от последнего, что делало тебя когда-то счастливой. Мои мысли так болят, расплавляя мою голову. Ты так и не ответил, за что? Но я все равно люблю тебя…»

«А помнишь?! Последние ночи на крыше нашего дома?! Звездопад! Мы так и не успели загадать… Жаль, я больше не вижу этих звезд… Ты ушел и забрал их с собой… Оставив лишь темное полотно… И все равно среди этой холодной темноты я ищу твой силуэт. А ты…»

— Ничего себе, — присвистывает. Ну что ж поделать? Судьба такая. Никто не застрахован.

— Бессердечная ты.

— Надо любить только себя в этом мире, чтобы не быть вот такой совой. Вон, смотри, — указывает на камеру. Опять идет на подоконник. Ждать какого-то «И». Может, это любовник ее матери, а она его увела, вот и заплатила. Так ей и надо. Возьмёшь ее сегодня?

Вытягиваю губы в трубочку, выдыхаю горячий воздух на холодное стекло, моментально создается матовое полотно, на котором пальцами рисую солнце и радугу, соединяющую два берега. Пластиковый браслет цокает по стеклу, растирает запястье. Читаю вслух:

— Психоневрологический диспансер № 12 города N., пациент «А», возраст 20.

Какое у меня интересное имя — «А». Наверное, в других палатах лежат «Б», «В» и так далее. Моё ли это имя или его тоже придумали для меня?

Если меня спросят, какой день и месяц сейчас, я не отвечу. Я не помню. Мысли прыгают и ускользают из моего сознания. Все вокруг искажённое и чужое.

Яркие зигзаги-молнии разрезают рваные свинцовые тучи, давая отдалённому раскату грома эхом пронестись над крышами спящего города. Он так же уступит следующую партию приближающейся грозе. Она разбушуется не на шутку, принеся за собой ручьи майского ливня, которые будут омывать окно, растворяя мой рисунок.