Пайпер вновь прыснула от смеха. Ей было совсем не смешно — ей было больно и страшно, но лёгкая отрешённость Третьего, его неуверенность и отсутствие эмоций там, где это было нужно, напоминали ей, что это всё ещё он.
Третий отстранился, и Пайпер окатило волной стыда. Хотелось исчезнуть и понадеяться, что Третий не начёт задавать странных вопросов о том, зачем она это сделала, — как это было с поцелуем, например. Но он неожиданно улыбнулся чуть шире и произнёс:
— Я вспомнил своё имя.
Горло Пайпер сжалось. Они так и не заключили уговор в том храме, и Пайпер частично была рада этому. Было что-то особенное в том, как Третий улыбался прямо сейчас. Не вымученно, как до этого, и не с довольно хилой надеждой, которую пытался внушить.
Он знал, что всё плохо. Не мог забыть об этом ни на секунду. Но он вспомнил своё имя, которое не мог вспомнить двести лет, и даже несмотря на то, что представился им на суде, фактически сказал ей об этом первой.
— Я вспомнил своё имя, — повторил он с меньшей уверенностью.
Должно быть, Пайпер молчала слишком долго. Или краснела, как идиотка. Хотелось думать, что из-за внимания, направленного на них, и абсолютной неподвижности рыцарей, не попытавшихся остановить Третьего. Если они его не тронули, значит, Третий принёс клятву коалиции и будет верен ей до тех пор, пока они не покушаются на его жизнь и жизни остальных. Это должно было занять все мысли Пайпер, но вместо этого она улыбнулась, чувствуя, как слезятся глаза, и сказала:
— Привет, Фортинбрас.
— Здравствуй, Пайпер.
Глава 22. Спи спокойно, словно не было войны
Рука Артура снова дрогнула, и он едва не выронил чашку. Лиэр, обычно помогавший Одоваку на кухне и предпочитавший никому, кроме Гилберта и Шераи, не попадаться на глаза, бросил на него предупреждающий взгляд. Артур рассеянно махнул рукой, но так ничего и не сказал. Состояние радданского фарфора, которое почему-то до сих пор использовалось Одоваком, волновало его меньше всего.
Артур вообще не знал, что волнует его сейчас.
Он бездумно пялился на содержимое чашки, — крепкий травяной чай с лимоном и апельсином, который Одовак заваривал по какому-то особому рецепту, — и пытался привести мысли в порядок. Вернее сказать, пытался отыскать хоть какие-то мысли, которое можно привести в порядок. В голове Артура вот уже много дней была сплошная пустота.
Фроуд с ним пока что не связывался. Строго говоря, Артур сам должен был сообщить ему, что готов вновь взяться за работу, а не ждать персонального приглашения. Но проблема была в том, что он не мог.
Он оказался куда менее крепким, чем ожидал от себя. И всё же ему хватило сил возразить Энцеладу тогда, когда он сам распадался на куски.
— Тебе нужно добавить в чай душицу.
Артур поднял голову и увидел перед собой Марселин, поставившую на стол поднос с огромным количеством грязных склянок и чашек.
— Всё нормально, — вяло отозвался Артур. — Я вообще не хотел пить чай. Одовак заставил.
— А я заставлю пить с душицей. Лиэр, — чуть громче позвала она, и Лиэр, тут же оторвавшийся от натирания винных бокалов до блеска, повернулся к ней, — пожалуйста, найди мне душицу.
Лиэр молча кивнул и принялся за дело. Артур невольно усмехнулся: было странно наблюдать за тем, как Лиэр выполняет свои обычные обязанности, делает то же, что и всегда; что весь мир продолжает двигаться, а от Дионы даже костей не осталось.
Артур знал, что она того хотела, но ему было больно. Её тело сожгли два дня назад, а боль добралась до него лишь сейчас.
— Всё нормально, — повторил Артур, махнув ладонью. — Я просто…
«Я не знаю, что делать, — хотел сказать он, но вместо этого, полоснув по Марселин рассеянным взглядом, уткнулся локтями в стол и спрятал лицо в ладонях. — Я не знаю, что делать. Я не знаю, что говорить. Я не знаю, не знаю, не знаю…»
Но, на самом-то деле, он знал.
Они не давали друг другу клятвенных обещаний. Они жили одним днём, уверенные, что впереди ещё тысячи таких же дней. Они были воинами, которые всегда шли рука об руку со смертью и знали, что в какой-то момент всё может закончиться очень печально. Они думали, что готовы к этому, и единственное, что пообещали друг другу, — не совсем уж торжественно, как следовало бы, — что не будут стоять на месте. Со смертью одного жизнь другого не заканчивается.
Однако Артур был уверен, что это будут лишь слова, что всё будет так же, как и обычно. Они будут вместе тренироваться, сражаться и целоваться, пока Энцелад будет делать вид, что они его раздражают одним своим существованием.
Всё будет так же, как и обычно.
Но тело Дионы сожгли два дня назад, а боль добралась до Артура лишь сейчас.
Марселин поставила перед ним чашку со свежезаваренным чаем. Артур моргнул, посмотрел на неё и опустил плечи. Границы времени размылись окончательно. Спать в собственной комнате стало невозможно: Артур знал, что так не бывает, но постоянно, ложась в кровать, чувствовал запах Дионы, сандал и жасмин, который она так любила. Доспехи, которые он так и не очистил, и меч напоминали о том, что он не успел. Энцелад с ним не разговаривал.
Энцелад ни с кем не разговаривал. Только передал командование рыцарям Фроуду, а после — тишина и полное игнорирование кого бы то ни было. Даже Гилберт до сих пор не добился от него ни слова. И это при том, что только Энцелад, не считая Шераи, оказался достаточно смел, чтобы взять в руки Нотунг, в результате чего по молчаливому приказу Гилберта держал его при себе.
— Выпей, — сказала Марселин, и Артур вновь моргнул, уверенный, что она давно ушла. — Тебе нужно выспаться.
— Не могу, — пробормотал Артур, но чашку всё же взял. Приятно пахло душицей.
Неужели за то время, что он просто сидел и пытался собрать себя по кусочкам, Марселин успела заварить чай?
— Я не знаю, — выдавил он, практически поднеся чашку к губам.
— Что? — тихо уточнила Марселин.
Артур хотел остановить себя. В конце концов, Марселин хватает своих проблем. Суд над Третьим сальватором, по завершении которого он принёс коалиции клятву, состоялся два дня назад, и Марселин, насколько знал Артур, всё ждала момента, когда Гилберт позволит ему разбудить Стефана. У неё были свои причины для волнения, которые терзали её долгие месяцы, и потому Артур хотел остановить себя.
Но почему-то не смог.
Он поставил чашку, вновь закрыл лицо руками и едва слышно произнёс:
— Я не знаю, что делать.
Он стал рыцарем из-за эриама, который случился в семнадцать лет, и был уверен, что работать на благо коалиции — то, ради чего он вообще существует. И потом, когда он по уши влюбился в Диону из семьи Эрнандес и чувствовал себя полным идиотом, которому никак не удавалось привлечь её внимание, его вера не угасала. Он был уверен, что коалиция — это его дом, и какое-то время спустя, когда Диона уже смеялась с его глупых шуток и целовала каждый раз, когда хотела того, он убедился в этом ещё раз.
Но тело Дионы сожгли два дня назад, а Артур не знал, что ему делать.
Он пытался поговорить с Энцеладом не меньше сотни раз. Но тот смотрел на него пустым взглядом и ничего не говорил. Только дожидался, пока Артур закончит, и уходил, будто ничего и не слышал. Лука Дионы при нём никогда не было — должно быть, он на время убрал его в более подходящее место. Артур не смог в этом убедиться. Особняк отказывался приводить его к комнатам близнецов, всегда находившихся напротив друг друга. Артур даже не был уверен, что, если ему удастся найти комнату Дионы в этом скоплении пространственной магии, дверь действительно откроется. Может, особняк обладал собственной волей и пытался защитить его от боли.
Артур не знал.
Он вообще ничего не знал.
Марселин мягко коснулась его ладони. Артур, однако, вздрогнул и даже испуганно посмотрел на неё. С его стороны было крайне эгоистично вываливать всё на Марселин, но она казалась ему единственной, кто может понять его.
