Он ни с кем не разговаривал, ни на кого не реагировал. Не ел и даже не спал, из-за чего сейчас выглядел как мертвец. Он, вообще-то, им и был — стоял напротив погребального костра, где лежало тело Дионы, и смотрел на оружие в своих руках так долго, что солнце практически успело скрыться за горизонтом.

Гилберту было страшно и больно до тошноты, но он заставил себя стоять неподвижно и дождаться, пока Энцелад выпустит лук Дионы из рук. Согласно кэргорским традициям, попрощаться с погибшим мог практически кто угодно, но Энцелад запретил кому-либо из них подходить к костру. Даже Артуру. Но когда тот всё-таки подошёл, Энцелад молча следил за ним всё то время, что он стоял, держа Диону за руку, и что-то тихо говорил. Даже когда Артур отошёл и обратился уже к Энцеладу, тот не отреагировал. Гилберт со своим острым слухом мог услышать их даже с расстояния десяти метров, — расстояния, которое никто из них не посмел преодолеть из-за запрета Энцелада, — но вслушивался в шум ветра и волн, скрип песка под ногами, далёкий шелест деревьев.

Дионе нравился этот пляж, и Энцелад сказал, что её тело должны сжечь здесь. Гилберт не посмел возразить.

Он всё ещё думал, что этот кошмар вот-вот закончится. Диона неожиданно откроет глаза, обругает их за то, что уложили её на какую-то сомнительную конструкцию, заберёт лук у Энцелада и вновь будет сиять. Но Диона неподвижно лежала, и каждая секунда, в течение которой Гилберт смотрел на неё, всё сильнее сжимала ему сердце.

Наконец Энцелад сделал два шага вперёд, но вдруг остановился, вновь посмотрев на лук. Оружие сверкало бронзой, тайными узорами, вырезанными фейским мастером, и чарами, которые Гилберт впервые увидел так хорошо. Оно было до того идеально и неповторимо, что даже с учётом чар, позволявших Энцеладу использовать его, ложилось только в руку Дионы. Гилберт скорее чувствовал это, чем знал.

И потому сильно удивился, стоило Энцеладу, всё-таки подошедшему ближе, не уложить лук на руки Дионы. Вместо этого он, пустым взглядом изучив её лицо, закинул оружие себе на плечо и медленно, но решительно снял с пояса ножны с мечом.

Гилберт затаил дыхание.

— Что он делает? — спросил он, посмотрев на Шераю.

Она ответила ему столь же озадаченным взглядом и скованным кивком головы из стороны в сторону. Гилберт вновь посмотрел на Энцелада и ощутил, как весь его настрой, который он так старался удерживать всё это время, рушится. Энцелад аккуратно уложил свой меч так, чтобы пальцы Дионы сжимали рукоять, поцеловал её в лоб и, что-то сказав, медленно отошёл на негнущихся ногах. Остановившись буквально в двух метрах, он развернулся, сел на песок, уложив лук Дионы на своих коленях, и уставился на погребальный костёр.

Магическое пламя вспыхнуло само по себе. Оно окрашивало пространство вокруг алым и жёлтым, приносило нестерпимый жар, однако Энцелад не шевелился.

Гилберт не мог вынести происходящего. Он стоял, часто моргая в надежде избавиться от слёз, но не отводил взгляда от костра.

Это длилось целую вечность, однако Гилберт ни разу не сдвинулся с места. Шерая всё это время стояла рядом, как и те немногие, против чьего присутствия Энцелад не возражал. Гилберт видел, что Артур, стоящий рядом с Диего, Енохом и ещё несколькими рыцарями, с которыми была близка Диона, рассеянно водил взглядом из стороны в сторону. Марселин с опущенными плечами и красными глазами смотрела себе под ноги. На лице Данталиона, замершего за её спиной подобной скале, за всё это время не дрогнул ни единый мускул. Эйс тихо плакал, периодически крепко обнимал Джонатана, всячески успокаивающего его, и постоянно переглядывался с Николасом, рядом с которым с абсолютно пустым лицом стояла Твайла. У Гилберта даже не было сил, чтобы злиться на неё. Все его силы и надежды сгорели вместе с Дионой, от которой магический огонь ничего не оставил.

Точно так, как она и хотела.

Гилберту было страшно и больно до тошноты. Он не двигался с той самой минуты, как костёр загорелся на закате, и до самого рассвета. Просто ждал, не зная толком, чего именно, и изредка поглядывал на Энцелада, до сих пор неподвижно сидящего на месте. Даже когда от погребального костра осталось только пустое чёрное пространство, когда магический огонь поглотил тело Дионы и, необъяснимым образом разрушив чары на мече, расплавил его, Энцелад не шелохнулся.

Лишь когда солнце совсем немного выплыло из-за горизонта и начал накрапывать мелкий дождь, закончившийся буквально через несколько минут, он поднялся на ноги, аккуратно закинул лук на плечо и молча направился к особняку. Гилберт, Шерая и Артур были единственными, кто остался до самого конца, но Энцелад на них даже не посмотрел. Ни после того, как они оставили пляж, ни когда оказались внутри особняка, пустого и замершего. Лишь когда сам воздух дрогнул, Энцелад, казалось, немного изменился в лице.

Гилберт затаил дыхание, смутно чувствуя какой-то знакомый запах, и подошёл к окну в холле. Его сердце, и без того истерзанное и разодранное в клочья, замерло, едва не остановившись. Не говоря ни слова, Гилберт выскочил на крыльцо, где уже были рыцари, и мгновением позже увидел, что Энцелад с абсолютно нечитаемым выражением лица, оставив лук Дионы в холле, вышел впереди него.

Мысли путались, иррациональное желание защитить Энцелада от боли, съедавшей его изнутри, было так велико, что Гилберт даже не сразу понял, кому именно принадлежал знакомый запах. Ему потребовались лишние секунды, чтобы в девушке, к которой метнулся Эйс, растолкав всех, узнать Пайпер — истерзанную и испуганную, но живую.

А за её спиной — Предатель.

Часть IIРассвет

Чтобы разорвать эти цепи,Мы все должны освободиться от чувства ненависти.И это кровь, пот, слёзы,Но никакая месть не должна управлять нашей судьбой.— Eliana, «Brave The Ocean».

Джонатан едва не с самого детства знал, что под особняком Гилберта расположены темницы. И если раньше он считал, что это странно, то теперь понимал: это разумно. Неразумным было только то, что Гилберт позволил Пайпер убедить себя, в результате чего её заперли вместе с остальными.

Это было настоящим безумием, и Джонатану потребовалось много времени, чтобы убедить Гилберта не принимать поспешных решений. Эйс постоянно лез под руку и пытался помочь, и, честно говоря, Джонатан был даже рад, что он мешал. Это было лучше, чем если бы он вместе с Николасом и Китом спустился вниз, где был Предатель, и оказался перед ним. Это было безопаснее для него, почти всё это время не находившего места от радости. Джонатан не был уверен, что Эйс сумеет вовремя среагировать, если что-то случится — или что Предатель, вполне способный сломать все барьеры, не попытается навредить ему.

Почему он до сих пор этого не сделал — другой вопрос.

Когда Джонатан спустился вниз вместе с Гилбертом и Шераей, Николасу и Киту хватило ума притвориться, будто они только-только проникли сюда. Впрочем, Гилберт даже не обратил на них внимания: его полный злости, ненависти и презрения взгляд сосредоточился на Третьем сальваторе, сидящем у дальней стены своей камеры и смотрящего так, будто он никого и ничего не видел. От напряжения, заполнившего собой воздух, Джонатан едва не задохнулся. На подсознательном уровне он знал, что Третий способен уничтожить все барьеры и чары, наложенные Шераей, и никто не сумеет ему помешать — даже Пайпер, и мысль об этом ломала Джонатану мозг.

Где она была всё это время и почему так пыталась защитить Третьего?

Джонатан из последних сил сдерживался, чтобы не увести Пайпер как можно дальше от него. Шерая, удостоив Третьего коротким, беспристрастным взглядом, сняла барьеры, ограждающие камеру Пайпер, быстрее Николаса. Джонатан мгновенно оказался рядом и протянул к ней руки, но она стояла на месте, не шевелясь, и до сих пор ошарашенно смотрела на Кита.

Он должен был рассказать только самое главное, но, должно быть, посчитал, что абсолютно всё является самым главным. Или же Кит до сих пор не мог принять случившееся и даже не задумывался о том, что говорил. Зная его, Джонатан был уверен, что этот вариант куда более правдивый.