И это совершило общество, в котором пьют тосты и говорят спичи в честь человечных идей. Конечно, в этом же обществе пишут и анонимные письма, но это совсем другая статья. Спичи говорятся во всеуслышание, а письма пишутся втихомолку.

Н.Д. Хвощинская

(В. Крестовский)

СВИДАНИЕ

Гроза только что прошла. Солнце, еще высокое и знойное, выкинуло столбы огней над упавшей тучей; городские строения синели в полутьме запоздалого, оторванного облака; поле, которое начинается от заставы, все в искрах, мокрое, теплое, еще не расправило своей молодой травы; на ее зелени чернела узкая дорога, уходя вдоль по пригорку, где виднелись тоненькая колокольня, белая ограда и дальше — роща, уже густая и темная.

В этой роще было жилье, что-то вроде выселок: избы, сарайчики и на более видном месте небольшой дом с цветничком и балконом, обращенным в сторону дороги и города. Над балконом был навес; после дождя можно было выйти подышать воздухом, посмотреть вдаль, показаться проезжим и прохожим, которым всегда приятно что-нибудь увидеть.

Дверь из комнаты отворилась; на балкон вышла дама, одетая по моде, очень узко, по-летнему — бесцветно, кроме широкого алого банта, который резко выдавал бледность ее лица и бледность ее волос, уложенных пышным шиньоном. Она была невысока ростом, худощава, заметно стянута и немолода. Она прищуривалась, грациозно заслоняясь рукой от лучей солнца.

— Не простудитесь, — сказал, выходя за нею, господин, тоже немолодой, но плотный, высокий, румяный, с превосходно расчесанной бородою. — Не рискуйте: сыро.

— О, я живу воздухом, — возразила она. — Ах, как хорошо! Смотрите! Право, издали, с высоты, даже наш Энск живописен.

— Вы невзыскательны, — сказал гость.

— Что же делать? Но нет! Скажите, разве не лучше довольствоваться тем, что есть, нежели вздыхать о невозможном? Возьмем кресла из гостиной, я велю сюда дать чая. Теперь уж скоро…

Гость выкатил кресла; хозяйка сама вынесла маленький столик, немного стараясь дать заметить, что делается это свободно и ловко.

— О, хорошо! — повторила она, бросаясь в кресла. — Но говорите же, как вы меня отыскали? Как вам вздумалось приехать в этот опальный Энск? Надолго ли? Где вы пропадали? Право, не знаешь, что спрашивать! Ну, по порядку!

— Если вы живете в Энске… — начал он. — Курить можно?

— О, боже, конечно! Сейчас…

— Не беспокойтесь, спички у меня есть. Если вы живете в Энске, почему же другие не могут заехать в Энск, благо он на проезжей дороге?

— Так вы только проездом?

— Да, на юг. Отдохнуть еду, отдохнуть, дорогая моя Александра Сергеевна. Отдохнуть от холода, слякоти, трескотни, от формальностей, от всего!

— От всего! — повторила она, задумчиво наклонив голову и вдруг опять резко ее поднимая. — Да! Нам есть от чего отдыхать.

— Живем шибко, — произнес гость сквозь сигару, тоже будто задумываясь и также через минуту снова оживляясь. — Нет, но пуще всего — отдохнуть от всяких нелепостей, от так называемой кабинетной жизни вперемежку с прениями, этим переливаньем из пустого в порожнее, с толками обо всем на свете, что вовсе до нас не касается, где без нас обойдутся, где мы только шумим, трудим легкие, наживаем себе желчь. Право, вам позавидуешь: вы — истинно передовая женщина.

— Ах, Петр Николаевич.

— Я это всегда говорю.

— Обо мне? Но с кем же?

— Помилуйте, мало ли с кем? Будто уж и людей нет!

— Вы не забыли меня?

— Помилуйте!

— Старого друга? А сколько лет…

— Что для вас годы! Это вот нашему брату…

— Полноте! Но что же можно обо мне сказать? Запертая в глуши…

— Да вот хоть позавидовать вашему благоразумию: вы умели отрешиться от всяких дрязг и спокойно…

— Ах, как я тоже устала! — прервала она.

— Вы? От чего же?

— Но вот эти два последние года…

— Да, заодно со всеми.

— Страхи!

— Да. Но ведь от вас далеко.

— А пожертвования? — возразила она горестно.

— Да. Отозвались и на вас, — прибавил он, слегка затрудненный.

— Еще как отозвались! — вскричала она и вдруг спохватилась: — Нет, но ожидания.

— Да…

— Телеграммы!

— Да…

— Всякий день, всякий час!

— Да…

— У вас как это было?

— У нас? Что же. Мы знали почти одновременно с событиями[165].

— Что вы делали?

— Я-то собственно? Что же. Обыкновенные занятия. Читал, сидел на службе.

— Вы служите?

— Служу.

— Давно ли?

— Да… Нет… Не так давно.

— А я думала… Вы занимались в редакции?

— Да! Был когда-то литератором. Это оставлено… я разошелся с редакцией, — досказал он, глядя в сторону.

Александра Сергеевна примолкла.

— Конечно, были причины, — сказала она наконец.

— Без причины ничего не бывает, — выговорил он, усмехнувшись.

— И ваши причины, без сомнения, уважительные, — сказала она уверенно.

— Благодарю за доброе слово. Сам-то я считаю их уважительными, но другие пожалуй…

— Ах, что вам до других! — прервала Александра Сергеевна с увлечением, будто чему обрадовалась. — Что вам мнение других, всех? Вы — сами себе судья, вы, во-первых…

— Во-первых, я — тоже человек. Из-за каких-нибудь трех-четырех тысяч в год закабалиться, продать свои силы, труд, здоровье. И если бы к чему-нибудь вело, а то и удовольствия даже никакого!

— А я думала, — начала она, — я думала, что, занимаясь там… при всем громадном труде, вы все-таки чувствовали себя отраднее. Все-таки, знаете… — она заторопилась. — Интимная, семейная жизнь нашей интеллигенции… это все происходило на глазах, все… известности, начинающие задатки…

— О, дребедень! — воскликнул он. — Не мечтайте! «Отрадно»! Да крепостная барщина была не хуже!

— Неужели?

— Не хуже! — повторил Петр Николаевич, хохоча, и вдруг сделался почти мрачен. — Надо еще взять в расчет направление. Нет-с, время талантов, время чистого искусства невозвратно прошло. Тенденция заела. Всякий стремится «мыслить», кто во что горазд… не то что не спрося броду, а не справясь о глубине, и потому как раз на мели. Но вы, я думаю, сами заметили… ужасное время!

— Ужасное!

— Да!

декламируя, он как будто пел.

— Чье это? — спросила Александра Сергеевна, нерешительно и слегка замирая.

— Мое, — ответил он как-то вскользь, усмехаясь, и посмотрел, как тянулась в воздухе струйка дыма.

Несколько минут оба помолчали.

— Давно я не читала ничего вашего, — начала Александра Сергеевна в раздумье. — Есть что-нибудь новое?

— Есть. Я недавно издал. Я вам дам. Так, сборник. Кое-что из лирических вещей прошлых годов и потом нынешнее, навеянное…

Он сделал маленький жест рукою.

— Мерси.

— Вы там увидите меня в новом виде, — продолжал он шутливо. — «В одежде воина, с неловкостью приятною…» Пожалуй, не узнаете.

— Я вас всегда узнаю, — возразила она, — когда понятия, убеждения… одним словом — все!.. Это оставляет такую неизгладимую складку…

— Да… — сказал он так же, как Александра Сергеевна, затрудняясь.

В беседе случился опять промежуток молчания.

— То, что вы сейчас читали, — оттуда? — спросила Александра Сергеевна.

— Что?.. Да, оттуда, — ответил литератор, будто его разбудили. — Но скажите же что-нибудь реальное.

— Реальное?.. — она растерялась. — Реальное?.. Но что же реальное?