В губернском городе, где княжна провела с бабушкой одну зиму, на балах у нее было много ухаживателей. Она очень любила балы. Жизнь вообще представлялась ей как ряд беспрерывных удовольствий. В полусгнившем доме бабушки, в деревне, где старуха жила постоянно, не было других удовольствий и развлечений, кроме дребезжащего от старости рояля. Княжна сообразила, что чем скорее выйти замуж, тем лучше и что даже разбирать много нечего. Первый мало-мальски порядочный человек, хотя по наружности, и не нищий сделался для нее идеалом мужа. При таких-то обстоятельствах свела ее судьба с Николаем Игнатьичем. Княжна была ловка, умна и умела затронуть его сердце. Николай Игнатьич влюбился и в деревне, под влиянием благотворного воздуха, охваченный чувством свободы, как никогда не бывалым счастьем, дал волю своим чувствам, в нем проявилась наклонность к идиллии. Результатом его идиллистических стремлений было то, что он женился на княжне почти нечаянно для самого себя.

Первый год после свадьбы молодые прожили в Петербурге, среди того круга, который Николай Игнатьич давно в душе называл пустым и из которого стремился в другую сферу. Но для хорошенькой, любимой жены можно принести жертву.

На второй год Николай Игнатьич попробовал повести жизнь более отдаленную от этого общества и более дельную. Средства его были далеко не так обширны, чтобы он был в состоянии безнаказанно поддерживать роскошь и праздное тщеславие, которое дают человеку право гражданства в этом кругу.

Если мы назвали его в начале рассказа богатым человеком, то сравнительно с бедными жильцами, для которых каждый домохозяин кажется богачом.

Перемена в образе жизни очень не понравилась его жене. Она уже привыкла к суете, выездам, собраниям, где красота ее не оставалась незамеченною, и к роскоши, которая так возвышает женскую красоту. Домашняя жизнь не могла ей нравиться, тем более что ее наклонности совершенно противоречили наклонностям мужа. В характерах их было мало гармонии. Сперва пошли легкие вспышки и мелкие неудовольствия, потом они стали становиться все крупнее и крупнее и превратились в постоянное раздражение, в ссоры, за которыми последовала почти враждебная холодность. М-me Лашкарева считала себя обманутою. Выходя замуж, она не имела истинного понятия о значении средств для светской жизни и считала мужа своего гораздо богаче, нежели он был на самом деле. Это семейное разногласие кончилось полным равнодушием супругов друг к другу. Николай Игнатьич не хотел препятствовать свободе жены. Свобода увлекла ее. Через четыре года после свадьбы муж и жена добровольно расстались, вероятно затем, чтобы никогда не встречаться. М-me Лашкарева уехала сперва за границу, а оттуда в одну из южных губерний, где зажила богатой барыней и законодательницей вкуса и мод в одном губернском городе, охраняемая щитом законов, то есть личным и совершенно отцовским попечением о ней самого начальника губернии.

Николай Игнатьич стал высылать жене ежегодно условленную сумму на содержание. Такая житейская неудача сильно его раздосадовала. Она доказала ему, что он человек невыработавшийся, школьник, способный увлекаться блудящими огоньками. Он проклял глупейшее воспитание, проклял круг, в котором жил, и решился начать новую жизнь, то есть пересоздать самого себя. Он вышел в отставку и засел в своем кабинете, окружив себя книгами. Круг его знакомых был очень ограничен. Он состоял из нескольких молодых людей, большею частью студентов, но и те навещали его редко. Между ними и Николаем Игнатьичем была огромная разница. Их труд был обязательный, деятельный и благотворный. Николай Игнатьич на поприще труда был дилетант. Года через два усидчивых занятий он сознал не совсем приятную истину. Он понял, что из него никогда не выйдет такой хороший практический деятель, как из знакомой ему молодежи. Он был для этого слишком барин, слишком аристократ. Хороших стремлений в нем было много, но он боялся взяться за дело. Он не надеялся на свои силы, не верил им. Вообще в нем недоставало энергии, свойственной свежим силам, а силы его были надломлены тем кругом, в котором он провел детство и первую молодость.

Эта-то разладица между стремлениями и реальною жизнью запечатлела лицо Николая Игнатьича оттенком грусти. Она же развивала в нем все более и более склонность к уединению и отчуждению от людей. Физические силы молодого человека, испорченные бессмысленным воспитанием, скоро поддаются влиянию на них духовного расслабления.

Немудрено, что при таком состоянии духа он находил отраду в страсти к цветам. Поля и Маша заняли и увлекли его, как живые, свежие явления.

Любознательность Поли, наивная и забавная болтовня Маши развлекали его.

Жизнь бедняков, которой он никогда не видал так близко, так осязательно, как на этих бедных детях, жизнь пошлая, грязная, неразумная и среди которой человек со всеми своими человеческими стремлениями виден уже в ребенке, одаренном умом и любовью, — сильно возбудили участие Николая Игнатьича.

К концу лета дружба Николая Игнатьича с детьми окончательно возросла и укрепилась. Они совершенно перестали видеть в нем постороннего для них человека. Обращение с ним Поли, несмотря на простоту и откровенность, не выходило из границ той сдержанности, которую инстинктивно устанавливает смысл девушки, начинающей выходить из ребят. Но Маша с хозяином была гораздо фамильярнее.

Девочка совершенно переродилась. Ее запуганность прошла. Гордая и счастливая покровительством домового хозяина, которое, в ее понятиях, равнялось покровительству, по крайней мере, царя волшебников, она стала даже меньше бояться отца и мачехи. Катерина Федоровна на все это смотрела благосклонно. Результаты ее дум отражались на обращении с детьми. Она стала гораздо мягче. Она редко попрекала их пьяным отцом, сокращала иногда уроки шитья и почти отстала от привычки хватать детей за уши или за волосы, когда бывала недовольна ими или Александром Семенычем. Никогда еще сестры не жили такою хорошею жизнью. Сад, движенье в нем, свобода, чудные цветы, отсутствие побоев дома, уверенность, что нашелся хоть один расположенный к ним человек, — все это почти осуществляло для них идеал счастья.

Настала осень. Сбор семян оказался для Маши настоящим праздником. Поля, у которой в сердце по-прежнему на первом плане выдавалась ее горячая привязанность к сестре, с непривычною ей прежде радостною улыбкою смотрела на Машу, как она в сильных суетах, вся раскрасневшись и потряхивая белокурыми кудрями, бегала от цветка к цветку и от них к Николаю Игнатьичу, теребила его за полу и тащила то в ту, то в другую сторону, чтобы он удостоверился, вызрели ли семена и можно ли собирать их. Поля в такие минуты была невыразимо счастлива. Она понимала, что Маша в саду хозяина живет полною детскою жизнью, какою еще никогда не живала. «Какой он добрый! — думала Поля, — все это он. Если б не он, Маша сидела бы теперь, как бывало, за шитьем в кухне и говорила бы со мною шепотом, чтобы не услыхала мачеха, а теперь резвится, бегает, хохочет. Отчего он такой добрый, не так, как другие, и такой печальный иногда?»

После каникул обе сестры стали ходить в школу. Александр Семеныч настоял-таки на своем. Эта настойчивость не вызвала сильной бури со стороны Катерины Федоровны. Она стала податливее относительно просвещения с тех пор, как увидала, что хозяин дает Поле книги, и поняла, что он помогает ей учиться. Маша, под покровительством Поли, смело принялась за мудреную науку, преподаваемую в школе.

Пошли дожди, слякоть, потом заморозки. Сад заперли, и в непродолжительном времени первый пушистый и ярко-белый снежок уже лежал толстым слоем на клумбах и дорожках, где красовались цветы и бегала Маша. Беседы с хозяином стали реже, но они не прекратились. Он зашел однажды утром во флигель, поговорил с Катериной Федоровной и позвал детей к себе вечером на чай. После этого первого посещения дети почти каждое воскресенье стали ходить к хозяину. Если они не шли, он посылал звать их. Он привык к ним, и когда долго не видал их, ему точно чего-то недоставало. Поля все более и более начинала занимать его. Раз возбужденное в девочке мышление быстро развило в ней то непреодолимое стремление к любознательности, которое лихорадочно волнует душу и хочет все постигнуть, все усвоить. Лекции в форме разговоров продолжались и становились все интереснее. В Поле проявилась несвойственная ей прежде живость, точно будто по всему организму ее разлилась новая жизнь. Часто Николай Игнатьич встречал умный, сверкающий внутренним огнем взгляд Поли и, любуясь одушевлением всей ее физиономии, замечал мимоходом, что эта девочка похорошела и хорошеет с каждым днем. Но ни одной нечистой мысли не вызывали в нем эти замечания.