Единственным российским зарубежным государственным учреждением, которое по инициативе Милюкова и при одобрении членов правительства было ликвидировано, являлось Парижское бюро охранки, которым с 1909 года заведовал Александр Александрович Красильников, приложивший немало усилий для установления наблюдения за русскими революционными эмигрантами и передачи их в руки властей в случае возвращения на родину. К февралю 1917 года в агентуре Красильникова числились 32 секретных сотрудника, работавших во Франции, в Швейцарии, США, Скандинавии и Голландии.
Объявив Красильникову через посла Извольского о закрытии его ведомства, Милюков образовал специальную комиссию по приему бумаг секретного архива Парижского бюро охранки. Красильников передал основную часть бумаг, но наиболее конфиденциальные попытался скрыть. Позже комиссии удалось получить и эти документы, и они оказались в числе многих материалов, с которыми на протяжении 1917 года работали комиссии по расследованию причин и последствий вовлечения России в мировую войну.
Вначале от Извольского, а затем и из секретных бумаг Парижского бюро охранки Милюков получил, как он полагал, достоверную информацию о передаче большевикам и другим революционным группам России денег из фондов германских спецслужб. Министр поднял эту тему на одном из первых заседаний Временного правительства. Негодующий Керенский произнес патетическую речь против клеветы на «славных революционеров», а вслед за этим подал в отставку, от которой на следующий день отказался.
Правда, сам Керенский отрицал факт своей отставки, но подтверждал, что у него произошла серьезная стычка с Милюковым, который говорил не о большевиках или других левых радикалах, а о революционерах вообще{618}. Милюков же вспоминал: «В закрытом ночном заседании правительства в Мариинском дворце я сказал, что германские деньги были в числе факторов, содействовавших перевороту. Керенский по своему обыкновению нетерпеливо и раздраженно ходил из одного конца зала в другой. Он вдруг остановился и оттуда (из далекого угла зала) закричал: «Как? Что вы сказали? Повторите!». Милюков снова «увесисто» произнес свою фразу. Далее последовал пассаж, свидетельствовавший не столько о наличии у Милюкова каких-то достоверных сведений о «немецких деньгах», сколько о неприязненном отношении к Керенскому, которое он не скрывал и в воспоминаниях, и во многих других публикациях{619}.
Неизвестно, какие именно материалы о «немецких деньгах», предназначенных для большевиков и других русских революционеров, были известны министру, но совершенно очевидно, что в руках Милюкова и других правительственных деятелей не было достоверных документов, на основании которых можно было бы привлечь кого-то к суду по обвинению в государственной измене. То же можно сказать и про обвинение большевиков в получении германских средств в начале июля 1917 года, когда Ленин и Зиновьев вынуждены были скрыться, а ряд большевиков, а также Троцкий, который тогда большевиком еще не был (станет им в конце месяца), были арестованы и обвинены в подрывной пропаганде. Достоверные данные, что Ленин и другие большевистские руководители действительно получали через подставных лиц значительные суммы из тайных германских фондов, стали поступать только в 1918 году, а в большом количестве были опубликованы исследователями лишь через много лет{620}.
Естественно, что в этих условиях Милюков, как и другие члены Временного правительства, находился в крайне сложном положении, будучи вынужден решать вопрос о допуске в страну революционных эмигрантов, хлынувших на родину сразу после революции в соответствии с постановлением правительства о всеобщей политической амнистии. Было очевидно, что Ленин и другие большевистские лидеры, возвратившись в Петроград, развернут борьбу за революционный выход из войны и поражение в ней «собственного правительства». Таким образом, речь шла о возвращении немалого числа открытых врагов Временного правительства, которые только и мечтали о том, чтобы свергнуть его власть.
Но иного пути не было. Приходилось лишь надеяться на оттеснение экстремистских элементов при игре «на своем поле». Милюков проинструктировал все зарубежные дипломатические службы о необходимости оказания помощи всем политическим эмигрантам, желавшим возвратиться на родину. При посольствах по его указанию стали самими эмигрантами образовываться совещательные комитеты для удостоверения личности людей, изъявивших желание отправиться в Россию, чтобы в числе репатриантов не оказались уголовники, вражеские разведчики или просто случайные люди. Они должны были оказывать помощь посольствам и консульствам «во всех сомнительных вопросах»{621}.
Союзные правительства и некоторые российские дипломаты предупреждали министра не только о технических трудностях быстрой отправки эмигрантов в Россию, но и об опасности проникновения в страну крайне нежелательных с политической точки зрения элементов{622}. Но ни Милюков, ни другие члены правительства не предвидели всего комплекса последствий. Да и вряд ли нашелся бы хотя бы один политик, который в мартовские дни 1917-го мог предугадать хаос гражданской войны, в который окажется погружена Россия менее чем через год, и ту тоталитарную систему, которая сложится в течение нескольких лет на его фоне. Так что упрекать Милюкова в том, что по его вине в Россию проникли подрывные элементы, антиисторично.
О том, как свободно (даже во многих случаях без консультаций с эмигрантскими организациями, когда речь шла об известных личностях) российские дипломаты предоставляли визы на въезд в страну политэмигрантам, свидетельствует пример Л. Д. Троцкого. Прибыв за несколько месяцев до этого в США после изгнания из Франции, он 25 марта 1917 года посетил российское генеральное консульство в Нью-Йорке, где с удовлетворением убедился, что на стене уже нет портрета царя. «После неизбежных проволочек и препирательств»{623} он в тот же день получил документы, необходимые для возвращения в Россию, то есть имперские чиновники, перешедшие на сторону новой власти, никаких препон ему не ставили. В этом была немалая заслуга Милюкова. Американская администрация предоставила возвращавшимся разрешение на выезд. В общей суматохе консульство Великобритании, явно не проконсультировавшись с начальством, выдало транзитные документы (вскоре его решение было аннулировано). 27 марта Троцкий с семьей и несколькими товарищами отплыл на норвежском пароходе на родину. Правда, в канадском порту Галифакс всю эту группу сняли с корабля и задержали «впредь до выяснения обстоятельств». В Петроград была немедленно направлена телеграмма протеста.
Милюков, видевший в Троцком одного из главных политических противников, занял двойственную позицию. С одной стороны, он хорошо помнил прошлые столкновения и прекрасно понимал, какое беспокойство может доставить неугомонный социал-демократический демагог. С другой стороны, он считал необходимым демонстрировать на международной арене суверенность новой России, включая дипломатическую защиту ее граждан, и должен был придерживаться собственных принципов и давать подчиненным соответствующие указания.
Бьюкенен вспоминал, что, по его сведениям, Троцкий и другие политические беженцы были задержаны в Галифаксе «впредь до выяснения намерений Временного правительства в отношении их… до тех пор, пока Временное правительство не даст на их счет четких указаний». Английский посол немедленно поставил Милюкова в известность об аресте Троцкого и его спутников, а 8 апреля передал своему правительству просьбу российского министра об их освобождении, одновременно информируя, что пытался переубедить Милюкова: «Я сообщил ему, что сожалею об этом решении, так как опасаюсь, что возвращение этих людей значительно усилит политическую нестабильность и создаст серьезные затруднения для правительства». Милюков поначалу настаивал, о чем по неофициальным каналам узнали петроградские социал-демократы{624}. Однако через несколько дней он отозвал свою просьбу. «Это означает, что за их задержание до 21 апреля несет ответственность Временное правительство», — пояснил Бьюкенен и потребовал от Милюкова заявление, что Великобритания не отказывала в транзитных визах никому из получивших в российском консульстве разрешение на въезд. Милюков ответил согласием{625}.
