В течение некоторого времени царь колебался. 17 июля наконец была объявлена мобилизация, а на следующий день германский посол в Петербурге Фридрих фон Пурталес от имени своего правительства потребовал ее отмены, но получил отказ. 19 июля (1 августа) Германия объявила войну России, а в следующие два дня в войну вступили Австро-Венгрия на стороне Германии, Франция и Великобритания в союзе с Россией. Война приняла общеевропейский характер, вступление же в нее Японии, а затем США превратило ее в мировую.
Для кадетов встал естественный вопрос, как себя вести в новых условиях. Ответ на него был единодушным: раз уж страна оказалась вовлечена в войну, причем в качестве агрессора рассматривались центральные державы (ведь именно Германия объявила войну России, а не наоборот), необходимо приложить все силы для победы над врагом и заключения почетного мира.
Собственно говоря, изменение политических позиций кадетов начало чувствоваться уже за несколько дней до объявления войны. Милюков в «Речи» стал призывать военное министерство своевременно принять оборонные меры. В газете появились не просто антигерманские материалы, а статьи и фельетоны против императора Вильгельма, которого прежде всего обвиняли в развязывании войны. Милюков признавался, что испытывал к нему в эти дни «прямую ненависть»{494}.
Тут, однако, произошел казус: когда готовился номер газеты за 20 июля, редакции сообщили, что по распоряжению только что назначенного Верховным главнокомандующим великого князя Николая Николаевича «Речь» закрывается на неопределенный срок в связи с ее оппозиционной деятельностью. Цензурные чиновники не заметили поворота политического курса газеты.
Использовав связи в правительственных органах, Милюков смог почти немедленно исправить положение: «Гранки «Речи» были доведены до сведения кого следует и убедили начальство в достаточности нашего патриотизма»{495}. Запрещение действовало всего один день, после чего газета продолжала выходить.
Впрочем, даже в первые дни войны публикации «Речи» существенно отличались от ура-патриотических выступлений правых печатных органов. Милюков с полным основанием писал в ее передовицах о грозных последствиях войны, несопоставимых с ее поводом. И. В. Гессен вспоминал, что когда при обсуждении передовой статьи в редакции кто-то предложил исключить из нее фразу о несоответствии между поводом и последствиями, Милюков произнес: «Придет время, когда мы должны будем ссылаться на то, что своевременно мы сказали это и сделали попытку предупредить [о] несчастье»{496}. Если было именно так, то Милюков проявил настолько высокую компетентность, что она походила на дар предвидения. Разумеется, ни о масштабах, ни о формах тех бед, с которыми столкнется страна в результате мировой войны, ни он, ни его однопартийцы, ни кто-либо другой понятия не имели.
По инициативе председателя ЦК партийное руководство приняло воззвание «К единомышленникам»: «Каково бы ни было наше отношение к внутренней политике правительства, наш прямой долг сохранить родину единой и нераздельной и удержать за ней то положение в ряду мировых держав, которое оспаривается у нас врагами. Отложим же внутренние споры, не дадим ни малейшего повода надеяться на разделяющие нас разногласия»{497}.
Сразу после вступления России в войну на квартире флигель-адъютанта графа Н. Н. Игнатьева состоялось совещание членов Думы с представителями военного ведомства о военных возможностях России и ее союзников. Присутствовавший на нем Милюков (он подробно записал ход прений) полностью одобрил курс на сотрудничество своей партии с правительством в военное время. Вслед за этим в Думу был внесен его проект резолюции о необходимости ведения войны до победного конца{498}.
Двадцать шестого июля Милюков в Думе заявил, что его партия в условиях войны прекращает оппозиционную борьбу и поддерживает военные усилия правительства. Его заявление было полностью одобрено не только фракцией в Думе, но и местными организациями кадетов.
В левом крыле партии всё заметнее выделялся Николай Виссарионович Некрасов, активно участвовавший в подпольных организациях масонов, к которым Милюков относился буквально с негодованием, считая их «подрывными силами»{499}. Забегая вперед добавим, что, согласно исследованию А. Я. Авреха, такое отношение к масонам сохранилось у него и после Февральской революции. После того как Милюков оказался в эмиграции, в различных русских кругах Франции, Германии и других стран стали ходить слухи о его участии в масонской ложе. Писатель и публицист Роман Гуль беседовал об этом со знатоком масонства Мануилом Сергеевичем Маргулиесом, одновременно поинтересовавшись, не был ли масоном А. И. Гучков. Маргулиес рассказал: «И того и другого долго уговаривали вступить в орден, ибо их вступление было бы ценно, но и тот и другой отказались. Милюков на все уговоры отвечал: «Я не мистик, а потому масоном стать не могу». И что вы хотите, он был прав… до седых волос его любимым героем в русской литературе остается Базаров. А каким же масоном может быть Базаров?»{500}
К подобному выводу пришла и Нина Берберова: «Причина, по которой он никогда не был масоном, довольно оригинальна и вместе с тем логически вытекает из его житейской установки: он до того безмерно ненавидел всякий символизм, всякое «смутное значение» вещей, все полумистические, полумифологические ритуалы и намеки, таинственные жесты, обряды и псевдорелигии рыцарей и всё вообще средневековье в целом, что стать масоном он никогда бы не мог, и даже думать… [об этом] о нем ему было в высшей степени противно»{501}.
На основании сказанного можно с уверенностью утверждать, что вопрос о масонстве Милюкова окончательно решен отрицательно.
Развивая позицию поддержки своего государства в войне, Милюков внес предложение одобрить наделение правительства чрезвычайными полномочиями в соответствии с царским указом от 24 июля и вынести вотум доверия. По существу, это был призыв к гражданскому миру на период войны. Милюкова поддержали октябристы и правые партии. Единственной фракцией, голосовавшей против поддержки правительства в войне, были социал-демократы, которые призвали использовать войну для свержения самодержавия.
В следующие месяцы кадеты голосовали в Думе за военные кредиты, приняли участие в ведомственных комиссиях по укреплению обороноспособности, в правительственных военных совещаниях, а позже и в работе городов. Сложился фактический альянс кадетов с Всероссийским земским союзом и Всероссийским союзом городов, за который усердно ратовал Милюков. Не случайно после правительственного постановления о запрете собраний земских организаций без участия представителей Министерства внутренних дел руководитель Земского союза князь Г. Е. Львов просил именно Милюкова принять через Думу защитительные меры{502}.
Фактически призвав свою партию к отказу от оппозиционной деятельности на период войны, Милюков, однако, полагал, что и в этих условиях возможно проведение некоторых реформ. Он отдавал себе отчет, что патриотические настроения затронули главным образом верхушку общества. Правда, он констатировал, что почти прекратились стачечные выступления и что даже находившиеся в эмиграции социалистические деятели, в частности Георгий Валентинович Плеханов и прославленный глава анархистов Петр Алексеевич Кропоткин, объявили войну со стороны России оборонительно-освободительной. Но в то же время он вынужден был признать, что в глубине России продолжает царить вековая тишина. Отмечая стойкость русских солдат, их мужество в бою, Милюков в то же время не закрывал глаза на их готовность покинуть поле боя, чтобы возвратиться в родную деревню для защиты своего надела и семьи. Иначе говоря, война таила в себе массу неожиданностей. Мужицкая Россия ждала «своего Пугачева из русского университета»{503}.
