Основой тактики кадетов в новой Думе был разработанный Милюковым и другими лидерами партии курс на развитие общественной самодеятельности — созыв всевозможных съездов, в первую очередь связанных с делом народного образования, организацией антиалкогольных кампаний и т. д. По инициативе кадетов в стране развернулась довольно густая сеть народных университетов, действовавших в Петербурге, Москве, Саратове, Смоленске и ряде других городов. Милюков переписывался с руководителями этих самодеятельных организаций, а в столицах неоднократно выступал перед их слушателями.
Другой формой массовой работы была организация клубных учреждений для широких масс — народных домов. Эта инициатива была выдвинута на I Всероссийском съезде кооперативов в 1908 году, но именно с конца 1912-го, руководствуясь тактикой развития народной самодеятельности, кадеты во главе с Милюковым особенно рьяно занялись этим делом. В результате к началу войны в стране было уже 237 народных домов, принадлежавших обществам грамотности, земствам, городским самоуправлениям, кооперативам и т. д.; еще около семидесяти находились в стадии организации{472}.
Милюков считал, что рост общественной сознательности особенно ярко проявился в протесте против антисемитского дела Бейлиса. По нашему мнению, он существенно преувеличивал массовость этого движения и степень участия в нем низших слоев населения. Вряд ли несколько сотен внешкольных образовательно-воспитательных учреждений, созданных при активном участии кадетов и близкой к ним интеллигенции, могли за краткий срок настолько повысить уровень политического мышления и гражданской ответственности населения, три четверти которого оставалось неграмотным.
В общественном движении в связи с делом Бейлиса участвовала преимущественно интеллигенция, что, однако, ни в коей мере не снижает его значения как мощной общественной инициативы и роли П. Н. Милюкова как одного из главных его инициаторов.
Обвинение приказчика Менахема Менделя Бейлиса в ритуальном убийстве в Киеве двенадцатилетнего Андрея Ющинского в марте 1911 года было инициировано черносотенцами и поддержано некоторыми правыми депутатами Госдумы. Министр юстиции Иван Григорьевич Щегловитов, вопреки юридическим нормам и судебной практике, публично высказал уверенность в виновности Бейлиса. Тот был арестован и провел в тюрьме два года. На судебном процессе, проходившем в Киеве 23 сентября — 28 октября 1913 года, обвиняемого оправдали присяжные заседатели.
Именно состав присяжных был основным аргументом Милюкова, когда он писал о росте гражданской ответственности простых людей. Из двенадцати присяжных пятеро были названы крестьянами, один — жителем села, один — извозчиком, четверо — служащими и чиновниками, один — домовладельцем{473}. Таким образом, состав присяжных был разночинный, и не менее половины их (имея в виду, что сословная принадлежность к крестьянству не определяла материального положения) не относились к низшим слоям населения.
Большинство современных исследователей считают, что убийцами были скупщица краденого Вера Чеберяк и несколько уголовников из ее притона, причем относительно мотивов преступления имеются серьезные расхождения{474}. Несомненно одно — дело Бейлиса стало самым громким судебным процессом в России до 1917 года.
Вначале кадеты и их лидер рассматривали затеянное правыми силами и властями антисемитское дело только как проявление возмутительной ксенофобии. Именно в газете «Речь» 30 ноября 1911 года появилось обращение «К русскому обществу (По поводу кровавого навета на евреев)», составленное В. Г. Короленко, которое подписали 82 общественных деятеля и литератора, в том числе Александр Блок, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский. Максим Горький, Федор Сологуб, Леонид Андреев. Среди первых подписавших документ были П. Н. Милюков и его супруга. Вслед за этим к протесту присоединились еще несколько сотен представителей интеллигенции, десятки депутатов Государственной думы и др. Документ завершался словами: «Бойтесь сеющих ложь. Не верьте мрачной неправде, которая много раз уже обагрялась кровью, убивала одних, других покрывала грехом и позором!»
Постепенно становилось ясно, что двор и крайне правые силы используют дело Бейлиса для общего наступления не только на революционные, но и на либеральные силы. Собрания, созываемые кадетами, запрещались или разгонялись полицией. Милюков объявил о своих предстоящих лекциях по балканскому вопросу в Екатеринодаре и Мариуполе, однако они были запрещены, так как власти опасались (очевидно, не без оснований), что речь будет идти о деле Бейлиса и усилении репрессивного режима в стране.
Во время процесса «Речь» ежедневно помещала отчеты своего специального корреспондента В. Д. Набокова, разоблачавшие провокационный характер судилища. Милюков вспоминал, как раскрывалась «гнусная картина лжесвидетельства, подкупленной экспертизы, услужливых прокурорских усилий, чтобы вырвать у специально подобранных малограмотных крестьян-присяжных обвинительный приговор». «Помню, — писал он, — тревожное ожидание этого приговора группой друзей и сотрудников, собиравшихся поздним вечером в редакции «Речи». Помню и наше торжество, когда темные русские крестьяне вынесли Бейлису оправдательный приговор»{475}.
Думская деятельность Милюкова приобрела теперь существенно иной характер, нежели его работа в Думе третьего созыва: тогда основной удельный вес приходился на работу в комиссиях, попытки согласовать тексты законопроектов с другими фракциями; теперь же возможности думского законотворчества становились крайне ограниченными, основные усилия сосредоточились на общеполитической проблематике, поднимать которую в условиях думского регламента можно было в основном в форме запросов. Что касается законопроектов, то даже в тех случаях, когда большинство признавало «желательность» их обсуждения (так было с законопроектами о свободе слова и о свободе совести), это означало лишь отправку текстов в различные комиссии, где они ожидали своей очереди на рассмотрение. Тем не менее Милюков был инициатором подготовки и автором целого ряда проектов думских резолюций, вносимых представителями его партии: об обороне страны, о деятельности Министерства внутренних дел, об отношении правительства к общественным организациям и др.{476}
С особыми трудностями Дума столкнулась, когда в начале 1914 года пост председателя Совета министров вновь занял И. Л. Горемыкин. Он начал прямое наступление на права депутатов. Властям нужен был предлог, и его нашли в речи социал-демократа, руководителя фракции меньшевиков Николая Семеновича Чхеидзе, в которой говорилось об участии императрицы Александры Федоровны в тайных махинациях внешних врагов России. Выступление Чхеидзе сочли неуважительным по отношению к престолу, а затем переквалифицировали по статье 129 Уголовного уложения 1903 года, предусматривавшей за политические преступления (участие в «скопище», собравшемся для выражения неуважения к верховной власти, порицания образа правления, сочувствия бунту или бунтовщикам; произнесение речи, составление, хранение, правка сочинений, возбуждающих к неповиновению власти) заключение в крепость или ссылку, причем сроки не оговаривались, давая свободу судейскому произволу{477}.
По всей видимости, чиновники рассчитывали, что напряженные отношения между фракциями социал-демократов и кадетов приведут к фактической изоляции Чхеидзе. Однако Милюков воспринял этот казус как ущемление прав депутатов. Ему удалось убедить председателя Думы Родзянко и других октябристов, что под угрозой может оказаться любой из них. Фракция кадетов внесла законопроект о свободе депутатского слова и предложила до его рассмотрения отложить обсуждение бюджета. 21 апреля 1914 года Милюков выступил на пленарном заседании Думы с большой речью. Его поддержали не только однопартийцы, но и октябристы. В результате дело против Чхеидзе было прекращено и он продолжил думскую деятельность.
