В воспоминаниях Павел Николаевич ни словом не упоминает об общении со своими детьми, участии в их воспитании. Кажется, дети для него существовали как некие абстрактные образы, а не живые люди, что контакты с ними не выходили за рамки дежурных вопросов, за которыми следовали столь же краткие ответы. В то же время из детских писем его дочери Натальи (Таки, как ее называли в семье) видно, что детей приучали к самостоятельности, аккуратности, грамотности и четкости в переписке{439}. Политика захватила его полностью, стала не просто центральной частью жизни, а всей жизнью, почти не оставляя места для других забот, включая семейные (правда, он и в это время имел внебрачные связи, но они, как нам представляется, за редкими исключениями не были глубокими, хотя всё же выходили за рамки простого удовлетворения физиологических потребностей).
Единственным удовольствием, в котором Милюков себе не отказывал, была музыка. У него на квартире собирались любители, составлявшие небольшой ансамбль, не очень часто (обычно раз в месяц) игравший отрепетированные произведения для собственного удовольствия. Павел Николаевич исполнял партию второй скрипки или альта, первой скрипки — гвардейский офицер Ростовцев, на виолончели играл учитель русской словесности Нелидов, на рояле — жена Милюкова{440}.
Правда, Милюков мимоходом упоминал, что именно занятия музыкой привели его к встречам с Ниной (Антониной) Васильевной Лавровой, урожденной Григорьевой, которая через четверть века стала его второй женой. Оказалось, при всём политическом фанатизме (в смысле преданности политике) Павел Николаевич по-прежнему был способен поддаваться соблазнам.
Их знакомство произошло на вокзале в Великих Луках, когда он возвращался с деловой встречи в Петербург, а она, побывав у родных, направлялась через столицу к мужу, служившему в Томске инженером-строителем. Милюков оставил миловидной даме свою визитную карточку, а через полтора-два года та, овдовев, приехала в Петербург (ее муж был убит рабочим, скорее всего по пьянке — по словам Милюкова, «в какой-то темной истории»).
Можно лишь предполагать, каковы были намерения Нины, когда она пригласила Павла Николаевича (разумеется, без супруги) «поскучать за чайком», и каковы были последствия «скучания». Известно одно: они составили фортепианно-скрипичный дуэт (Лаврова в свое время училась в консерватории). Об остальном говорят скупые строки воспоминаний: «Мало-помалу эти дуэты вошли в привычку, а общие музыкальные вкусы, вместе с личными достоинствами Н[ины] В[асильевны], создали между нами прочные отношения, которым суждено было продолжаться до конца моей жизни»{441}.
Так что политический фанатизм, который ничуть у Милюкова не убавлялся, всё же удобно сочетался с общением с постоянной дамой сердца. Анна Сергеевна не могла не знать и об этой связи. Однако о разводе ни она, ни муж не помышляли, ибо это неминуемо испортило бы биографию общественного деятеля.
Материальное положение Милюкова к этому времени стало весьма прочным. Он так никогда и не превратился в богача, всю жизнь принадлежал к тому слою, который ныне принято называть верхней прослойкой среднего класса. К заработной плате редактора газеты прибавились жалованье члена Государственной думы, постоянные гонорары за переиздания книг. Это позволило Павлу Николаевичу отказаться, наконец, от съемного жилья, приобрести квартиру в районе Песков — холмистого исторического района столицы, главным преимуществом которого была незатопляемость во время наводнений. Жителями Песков были в основном ремесленники, но постепенно там стала селиться и столичная интеллигенция. Через несколько лет Милюковы перебрались в центр города, купив квартиру в доме на углу Бассейной улицы (ныне улица Некрасова) и Парадного переулка.
Более того, посещая Крым, где теперь жил И. И. Петрункевич в имении своей падчерицы, известной просветительницы и благотворительницы графини Софьи Васильевны Паниной, Милюков по случаю приобрел земельный участок, а затем построил небольшой домик недалеко от Судака, в местечке Батилиман. Вскоре был куплен еще один небольшой дом, на этот раз в Финляндии на берегу Финского залива.
В последнем случае не обошлось без хлопот. Очевидно, для проверки достоверности какого-то рапорта как раз во время пребывания Павла Николаевича нагрянула группа генералов и офицеров. Они вели себя дружески и благодушно — всё же хозяин был одним из видных думских депутатов — и этим ослабили его бдительность. Милюков повел незваных посетителей на террасу, чтобы они полюбовались прекрасным видом на залив, и в шутку произнес: «Милости просим сюда, когда приедет Василий Иванович» (так в интеллигентских кругах России называли германского императора Вильгельма II).
Гости никак не прореагировали, но через несколько дней Милюков получил предписание освободить за компенсацию свой участок по военным соображениям — оказалось, что эта земля находится в створе оружейной стрельбы с прибрежных фортов. Пришлось подыскивать новый участок за пределами военной зоны. Вскоре он был найден сравнительно недалеко, в местечке Ино, и Милюков оборудовал здесь свою летнюю резиденцию, которой пользовался намного чаще, чем крымской. Учитывая близость к столице, он имел возможность выезжать на финскую дачу на краткое время в период работы Думы. Павел Николаевич перевез сюда значительную часть своей библиотеки. Как раз эта часть была спасена — американский профессор Фрэнк Голдер, участвовавший в деятельности Американской администрации помощи, обнаружил ее и перевез в США, а Милюков продал Станфордскому университету (Калифорния), где она и хранится по сей день в фондах Гуверовского института войны, революции и мира.
В мае 1911 года Анна Сергеевна писала сыну Сергею: «Мы наслаждаемся всеми тебе известными благами нашей дачной жизни — купанием, земледельческими работами и полным уединением. Папа был с нами три дня, теперь в Петербурге несколько дней, а затем месяца два проживет у нас, в августе же будет в Петербурге, потому что Гессен уезжает, и, значит, будет приезжать к нам только на праздники»{442}.
Думскую деятельность Павел Николаевич вел в соответствии с задачами кадетской партии, сформулированными им на партийной конференции в ноябре 1909 года — из-за ограниченности средств и административно-полицейских препятствий на местах пришлось ограничиться присутствием столичных деятелей и тех, кто смог на свои средства приехать из Москвы и других сравнительно близких мест.
Милюков выступил на конференции с основным докладом о политическом положении{443}, в котором констатировал: «В стране в настоящее время нет достаточно организованных сил даже для твердой поддержки того, что уже достигнуто общественными усилиями последних лет, не говоря о дальнейшем расширении этих приобретений. Среди наступившего политического затишья прогрессирует лишь процесс дезорганизации общественных сил, успевших сколько-нибудь организоваться в предыдущее время». Однако причины массового недовольства не исчезли — более того, их действие усилилось в той мере, в какой возросло сознательное отношение к политическим событиям. «А рост этой сознательности за последние годы, по общему признанию, огромный». Основой тактики конституционных демократов Милюков считал возможные совместные выступления с «демократическими монархистами» и более или менее тесные связи с «буржуазными конституционалистами», правда, без подписания каких-либо блоковых соглашений или других документов о сотрудничестве.
В качестве главной задачи он назвал строительство «большой, открыто действующей политической партии, рассчитывающей на легальную организованную деятельность».
Именно этими установками, одобренными конференцией, Милюков руководствовался в своей деятельности в Государственной думе. С ее первой сессии он прилагал все силы, чтобы максимально расширить — разумеется, в пределах, допускаемых существовавшим законодательством, — вмешательство Думы в дела государственного управления. При этом подчас удавалось, пользуясь тем или другим поводом, особенно ошибками высших государственных чиновников, добиваться по конкретным вопросам единства действий с правыми фракциями.
