Павлу Николаевичу стоило огромного труда сделать вид, что оскорбительный выпад не имеет к нему никакого отношения. С непроницаемым лицом он сидел на своем месте, отлично понимая, что любая реакция поставила бы его в смешное положение.

В другой раз Пуришкевич во время своего выступления, заметив на лице сидевшего в первом ряду Милюкова ироническую улыбку, схватил стоявший на трибуне стакан с водой и бросил в него. Стакан разбился у ног Милюкова, который даже не пошевельнулся, а председательствовавший октябрист Гучков удалил Пуришкевича с заседания.

Более серьезный инцидент произошел во время весенней сессии 1908 года, когда Милюков после возвращения из Соединенных Штатов (об этой поездке речь пойдет ниже) взошел на трибуну для очередного выступления. Очевидно, все правые фракции по инициативе Пуришкевича договорились об устройстве ему бойкота, считая его поведение в Америке «изменой родине». Когда Милюков начал речь, они все как один направились к выходу. Гучков вроде бы последовал их примеру, но, вспомнив, что он всё же замещает председателя Думы[7], возвратился на место и объявил перерыв. После перерыва Милюков вновь появился на трибуне, и история повторилась, после чего Гучков объявил об окончании дневного заседания^{411}.

Газета «Русское слово» писала: «Кулуары полны толков об инциденте с Пуришкевичем. Всех более волнуются крайне правые, которые страшно недовольны тем, что Пуришкевич нарушил партийную дисциплину. Как рассказывают различные депутаты этой фракции, на последнем заседании бюро постановлено подождать прихода американских газет со стенографическим отчетом речи Милюкова в Америке, чтобы внести запрос о том, совместимо ли с достоинством члена Думы такое поведение… Пуришкевич покинул зал, не останавливаясь ни с кем по дороге и избегая встреч и бесед. Маклаков, улыбаясь, говорит: «Сегодняшним днем могут быть довольны одни журналисты»^{412}.

На следующее утро появился очередной номер газеты «Речь», в котором Милюков не только опубликовал свою непроизнесенную речь, но и прокомментировал безответственное поведение думского большинства. Вслед за этим текст выступления вышел отдельным изданием^{413}.

После открытия очередного заседания Павел Николаевич поднялся на трибуну в третий раз. Правые депутаты, то ли поняв бессмысленность новой демонстрации, то ли сочтя, что свое отношение к лидеру кадетов они уже выразили, остались на своих местах, и выступление состоялось.

Позже произошел весьма неприятный инцидент с участием Гучкова. Сочтя, что какое-то место в выступлении Милюкова носит для него оскорбительный характер, этот неисправимый дуэлянт направил к нему своих секундантов — бывших офицеров и членов Думы. Поводом для вызова послужило выступление Милюкова, в котором он заявил, что Гучков «более чем свободно» толкует Наказ Государственной думе, думские прецеденты и намерения партий, при этом несколько раз употребил слово «неправда», из чего его оппонент сделал вывод, что Милюков сознательно обвинил его во лжи. Милюков, относившийся к дуэлям крайне отрицательно (об этом было широко известно, и Гучков явно рассчитывал на отказ, которым кадетский лидер поставил бы себя в унизительное положение), вызов принял, сочтя, что в противном случае уронит свой авторитет даже в глазах членов собственной партии. Тыркова-Вильямс вспоминала: «Гучков стрелять умел, был спортсмен, драчун. Милюков, мешковатый, кабинетный, вряд ли знал, как держать револьвер».

В качестве секундантов Павел Николаевич пригласил думца-кадета Александра Михайловича Колюбакина и другого однопартийца, члена Думы первого созыва Алексея Александровича Свечина (оба в прошлом были офицерами). В то время как Гучков и Милюков всерьез собирались драться (накануне предполагаемого поединка, намеченного на 9 мая 1908 года, Милюков вспоминал арию Ленского из «Евгения Онегина»!), секунданты, отлично понимая, какой политический вред причинит эта дуэль российскому парламентаризму, напряженно искали способ примирить их. До настоящего поединка дело не дошло. Секунданты долго совещались и в конце концов нашли формулировку, удовлетворившую обе стороны: Гучков имел основание считать себя оскорбленным, но Милюков не хотел его оскорбить^{414}. Тыркова-Вильямс вспоминала: «Дуэль не состоялась, но по крайней мере неделю вокруг нее шел по Таврическому дворцу гул»^{415}.

«Петербургская газета» писала 10 мая в развязном стиле: «Хотя конфликт между г. Милюковым и г. Гучковым закончился благополучно для обоих лидеров, но из-за этой «дуэли» поплатились здоровьем два журналиста. В ту ночь, когда ожидалась дуэль, двое журналистов на автомобилях с фотографическими аппаратами в руках чуть ли не десять часов дежурили на улицах: один у подъезда квартиры г. Гучкова, другой у подъезда квартиры г. Милюкова. Ночь, как нарочно, была сырая и холодная. Оба журналиста продрогли до мозга костей. Утром обе жертвы чужой «дуэли» заболели. Оба журналиста во время «дежурства» на автомобилях схватили жестокие флюсы».

Через день после назначенной, но не состоявшейся дуэли на Милюкова, возвращавшегося вечером домой из редакции газеты, напали несколько человек, повалили на тротуар и нанесли многочисленные удары. К счастью, внутренние органы не были повреждены, и пострадавший отделался большими синяками. Из реплик напавших он понял, что это были то ли ремесленники, то ли приказчики, ослепленные шовинистической пропагандой и подогретые направленными против Милюкова статьями крайне правой газеты «Новая Русь», которую в это время стал выпускать старший сын крупнейшего издателя А. С. Суворина, провозгласивший поход против проникновения иностранного капитала в Россию и вообще против иностранщины и объявивший Милюкова предателем отечества. Тотчас было подано заявление в полицию, но хулиганы так и не были обнаружены. По этому случаю милюковская фракция внесла в Думу запрос; он был передан в комитет по интерполяциям и просто позабыт, а сами кадеты решили не настаивать на его рассмотрении.

А еще раньше, 7 ноября 1907 года, был дуэльный случай на самом высоком уровне, в котором Милюков оказался замешанным, правда, в тот раз косвенно. После первого выступления председателя правительства Столыпина, оправдывавшего политику жестких репрессий по отношению к террористам и прочим преступникам, сочетавшим открыто уголовные действия с политическими мотивами (такие экспроприации, или «эксы», обычно организовывали большевики для пополнения партийной кассы), кадетская фракция решила выступить с энергичным протестом. Чтобы уберечь руководителя партии от возможных эксцессов, фракция поручила выступить не ему, а Федору Измайловичу Родичеву, известному ораторским даром и страстностью выступлений, однако не учла, что того подчас «заносит».

Именно так произошло на этот раз. Родичев произнес сильную и довольно аргументированную речь против смертных приговоров, выносившихся военно-полевыми судами, но так распалился, что закончил ее выражением «столыпинские галстуки» и к тому же обвел рукой вокруг головы, изображая повешение.

(Кстати, с этого времени выражение «столыпинские галстуки» прочно вошло в революционную пропаганду социал-демократов и эсеров. Появились даже язвительные куплеты: