Будьте тверды в своем отказе, стойте за свои права все, как один человек. Перед единой и непреклонной волей народа никакая сила устоять не может.
Граждане! В этой вынужденной, но неизбежной борьбе ваши выборные люди будут с вами»{381}.
Выборгское воззвание подписали 180 депутатов: председатель Думы С. А. Муромцев и товарищи председателя П. Д. Долгоруков и Н. А. Гредескул, представители кадетов, трудовиков, мусульман, автономистов, Партии демократических реформ{382}. Оно было опубликовано в кадетских печатных органах, легальных изданиях левых партий и в виде листовки.
По поводу Выборгского совещания потом ходили разные слухи. Муромцев якобы открыл его словами: «Заседание Государственной думы продолжается». На самом деле председатель, человек пожилой и очень осторожный, чувствовал себя неловко — он мечтал увидеть себя в кресле председателя Совета министров, а теперь должен был руководить антиправительственным действом.
Милюкову было легче, хотя и он с большим трудом решился на составление обращения к народу, не имея права подписать его. Тем не менее он полагал, что избрал наилучший путь — горячо выступил за принятие весьма резкого текста, подчеркивая, что являлся его главным разработчиком. В этом не было хвастовства — наоборот, тем самым Милюков ставил себя на тот же «преступный» уровень, что и подписавшие воззвание депутаты.
Было ясно, что против подписантов будет возбуждено уголовное дело, но это требовало времени, нахождения прецедентов, формулировок и т. п. По Питеру распространился слух, что бывших депутатов и других «выборжцев» на Финляндском вокзале будут поджидать черносотенцы и первыми жертвами нападений станут депутаты-евреи Винавер, Герценпггейн и Иоллос вместе с Гессеном (он депутатом не был) и «скрытым евреем» Милюковым. На вокзал явился цвет петербургской интеллигенции и студенчества, и встреча прошла без инцидентов.
Да и сам премьер Столыпин не очень жаловал черносотенцев, считая их грубыми нарушителями государственного порядка, который он стремился во что бы то ни стало укрепить. Милюков решил это использовать: получив по почте несколько угроз, он обратился к Столыпину с соответствующим письмом, на которое последовал вполне вежливый и многообещающий ответ:
«Милостивый Государь Павел Николаевич.
Только что получил Ваше письмо и тотчас же отдал распоряжение по Департаменту полиции о немедленном принятии мер к охранению Вас и профессора] Гессена от нападения. Такое же категорическое распоряжение будет сделано и по градоначальству. Примите уверения в совершенном уважении.
П. Столыпин»{383}.
Милюков был горд своей ролью в формировании российского парламентаризма. В подкрепление высокой оценки деятельности Государственной думы первого созыва он ссылался на В. О. Ключевского, который теперь вновь стал ему близок, поскольку выступал в поддержку представительного учреждения. В частности, в письме юристу Анатолию Федоровичу Кони (копия письма была послана Милюкову) Ключевский обращал внимание на два неожиданных факта: «Это — быстрота, с какой сложился в народе взгляд на Думу как на самый надежный орган законодательной власти, и потом — бесспорная умеренность господствующего настроения, ею проявленного. Это настроение авторитетного в народе учреждения авторитетнее той революционной волны, которая начинает нас заливать, и существование Думы — это самая меньшая цена, какою может быть достигнуто бескровное успокоение страны»{384}.
Может показаться удивительным, что в самый разгар думских страстей 47-летний Павел Милюков испытал и совершенно другую страсть — он вновь встретился с молодой француженкой Мари Пети, которая ему понравилась в 1904 году в Чикаго. Чувство явно было взаимным, ибо летом 1906 года дама приехала в Петербург к Милюкову под предлогом выяснения деталей перевода отдельных его произведений. Интимные отношения возникли сразу. Любовники встречались в гостиничном номере Мари. Роман настолько вскружил Милюкову голову, что он пренебрегал возможностью публичного скандала, опасного для его политической карьеры.
Настойчивая и решительная Мари требовала, чтобы Павел Николаевич развелся и женился на ней. В этом, однако, он сумел противостоять — на первом плане всё же оказалось политическое будущее.
Анна Сергеевна знала о романе супруга, но не устраивала истерик, надеясь, что муж образумится. Зная его характер, она была почти уверена, что так и произойдет — не по причине семейных привязанностей, а в связи с баталиями на общественном поприще. Об этом адюльтере известно в основном из ее писем супруге В. И. Вернадского Наталье Егоровне, с которой у нее были доверительные отношения: она рассказывала о «поворотах» романа мужа с «французской девушкой», о своих жестких разговорах с ним, о том, что Павел «обещал» прекратить отношения, но затем «всё опять началось». Милюков по крайней мере дважды уходил из дому, а затем возвращался. Весьма сдержанно, но с явной душевной болью Анна Сергеевна писала: «Всё, что он говорит, полностью противоречиво. То он говорит, что ликвидировал отношения… то говорит, что никогда не оставит ее, что чувствует себя привязанным к ней. То он говорит, что не знает, как закончит всё это дело, но оно должно быть закончено… Надо ждать, не зная, как всё это окончится».
В самом начале 1907 года Мари возвратилась в Париж, но чуть ли не каждый день писала русскому любовнику длинные письма. Весной они провели несколько недель в Швейцарии. Видимо, во время этой поездки состоялся решительный разговор, любовная связь прекратилась, и Павел Николаевич возвратился к семье{385}.
Внешне отношения с женой нормализовались. Когда Павел Николаевич уезжал, в частности за границу, то писал супруге теплые письма, ее же послания были и вовсе нежными: «Павлушенька, мой дорогой, мой маленький хозяин!»{386} Большая коллекция писем Анны Сергеевны супругу была сбережена им во время всех политических и житейских бурь, вывезена за границу и сохранилась в Русском заграничном историческом архиве, ныне являющемся составной частью ГАРФ{387}.
Связь с француженкой ни в малейшей мере не помешала политической деятельности Милюкова, а скорее всего, даже подстегивала его энергию.
Правительство Столыпина колебалось: применять ли репрессивные меры против подписавших Выборгское воззвание и какие именно. С юридической точки зрения дело подлежало рассмотрению финским судом, который не нашел в подписании документа состава преступления. Кроме того, российское законодательство четко различало понятия составления и распространения преступного документа. Во втором случае подписавшие оказывались невиновными, а привлекать к ответственности следовало только тех, кто способствовал его распространению.
Колебания, однако, продолжались недолго. 16 июля было начато уголовное преследование бывших членов Государственной думы, подписавших воззвание. 167 человек были преданы суду Особого присутствия Санкт-Петербургской судебной палаты по обвинению в распространении преступного документа путем его составления — такой несуразной формулировкой пытались соединить два различных деяния.
Как свидетельствовал в мемуарах один из адвокатов обвиняемых, член кадетской партии Василий Алексеевич Маклаков, у защиты была «благоприятная почва» для работы. Но суд неумолимо гнул свою линию. Еще один адвокат подсудимых, Осип Яковлевич Пергамент, в речи на судебном заседании заявил: «…венок славы подсудимых так пышен, что даже незаслуженное страдание не вплетет в него лишнего листа… Но если нужно произвести над ними насилие, то зачем же к насилию над людьми прибавлять еще насилие над законом?»
