В начале ноября состоялась встреча Милюкова с главой правительства. Витте пригласил его не для того, чтобы предложить какой-либо пост — в этом вопросе их пути уже полностью разошлись. Главу правительства интересовала оценка первым лицом оппозиции положения в стране. Павел Николаевич же считал Витте человеком огромного самомнения и упрямства, но в то же время видел в нем наиболее крупного российского государственного деятеля того времени{331}.
Разговор в Зимнем дворце начался с вопроса Витте, почему с ним не хотят сотрудничать русские общественные деятели. Милюков ответил, что ему не верят. «Что же делать, чтобы поверили?» Лидер оппозиции ответил, что надо не ограничиваться обещаниями, а немедленно приступить к их выполнению. Тут же было высказано конкретное предложение — подобрать серьезных и не дискредитированных в общественном мнении специалистов и назначить их товарищами (заместителями) министров, фактически исполняющими обязанности руководителей ведомств, образовав таким образом «деловой кабинет», который немедленно приступил бы к конкретизации положений царского манифеста, подготовил соответствующие законоположения, дающие возможность начать глубокие политические и социальные преобразования.
Казалось, что Витте одобрил предложения Милюкова. «Вот, наконец, я слышу первое здравое слово!» — воскликнул он. Однако в ходе дальнейшей беседы выяснилось, что под «деловым кабинетом» собеседники имели в виду совершенно разные вещи. Милюков полагал, что главная задача «делового кабинета» состояла в подготовке законодательства, направленного на созыв Учредительного собрания. Но главное — необходимо было дать понять обществу, что Россия вступает на путь строительства конституционной монархии. Витте же утверждал, что русский народ не желает конституции, поскольку крестьяне, подавляющее большинство населения, традиционно связаны с российской монархией. Из дальнейшего разговора выяснилось, однако, что главной причиной уклончивого поведения главы правительства был решительный настрой Николая II против введения конституционного режима. Встреча закончилась без практических результатов, хотя и была весьма важна для выяснения позиций. Милюков перед уходом заявил: «Тогда нам бесполезно разговаривать. Я не могу подать вам никакого дельного совета».
Впоследствии Милюкова не раз упрекали, что он вел беседу с Витте слишком компромиссно, не выдвинул во всей полноте программные требования своей партии. Павел Николаевич отвечал, что партия кадетов в его лице не была в состоянии при аудиенции с высшим царским администратором выдвигать свои принципиальные установки в качестве текущих «советов» — это можно было бы сделать только в случае, если бы за ней стояла мощная массовая поддержка. Однако на народные низы партия кадетов опереться не могла — в этой среде шла ожесточенная конкуренция революционных социал-демократов и крайних монархистов. Кадеты рассчитывали действовать в основном мирными средствами и прибегать к опоре на массовые, тем более революционные движения были готовы только в крайнем случае{332}. Иногда они повторяли строки из «Энеиды» Вергилия: «Flectere si nequeo superos Acheronta movebo» — «Если небесных богов не склоню, Ахеронт всколыхну я». Под Ахеронтом, рекой подземного мира, подразумевались революционные народные низы. В легальной печати слово «Ахеронт» в этом смысле употреблялось довольно часто. К примеру, Милюков писал: «Но присяжные пловцы по Ахерон-ту преследовали собственные цели. И вопрос о сотрудничестве с ними, — хотя я и продолжал считать это сотрудничество залогом нашего общего успеха, — оставался для меня открытым»{333}.
«Левый фронт» в России создать не удалось. Конфронтация продолжалась, и левоцентристская партия кадетов, при всем ее авторитете и политическом влиянии, оставалась преимущественно интеллигентской, не способной повести за собой большинство населения. Собственно говоря, никакие сколько-нибудь энергичные попытки в этом направлении и не предпринимались. Кадетам суждено было остаться традиционной партией парламентского толка, хотя Милюков, а за ним и другие ее лидеры не раз говорили о необходимости массовой поддержки.
Такую поддержку кадеты могли получить, действуя либо в союзе с социал-демократами, стремившимися, по словам Милюкова, стать «монополистами пролетариата»{334}, либо в острой конфронтации с ними. От второго варианта Милюков отказывался по принципиальным соображениям. Первого же не удалось достичь, так как даже наиболее умеренные из социалистов, правые меньшевики, рассматривали кадетов не как общедемократическую партию, а с узкоклассовых позиций — как силу, опирающуюся на торгово-промышленную буржуазию.
В первой половине 1905 года Милюков не был в курсе острой борьбы внутри Социал-демократической партии, развернувшейся по инициативе ее крайнего крыла, созданного В. И. Лениным, который возглавил фракцию большевиков, образовавшуюся в 1903 году, и стал инициатором ее съезда в мае 1905 года в Лондоне. Лишь в середине года, когда появилась брошюра Ленина «Две тактики социал-демократии в демократической революции», Павлу Николаевичу стала более или менее ясна опасность ленинского максимализма, или «якобинизма», как он и другие центристы именовали этот курс.
Однако, не очень вникая в догматические и тактические нюансы, Милюков не видел, в частности, различий между курсом Ленина на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, которое должно было занять сравнительно длительный промежуток времени, и концепцией «перманентной революции» Л. Д. Троцкого, для которого оба этапа революции сливались в единое целое. В любом случае Милюков не понимал в должной степени и политически недооценивал роль радикального фланга в социал-демократии даже во время вооруженных восстаний в Москве и нескольких других городах, организованных большевиками совместно с боевиками-эсерами в декабре 1905 года.
Значительно больше его беспокоил выход из его собственной партии отдельных членов и даже целых групп, в частности бывших членов Союза освобождения, которые присоединились к партии на учредительном съезде, но, поразмыслив, сочли образование либеральной политической структуры преждевременным. В значительной степени группы недовольных возникли в связи с тем, что сам учредительный съезд не был полноценным, проходил в отсутствие значительной части делегатов из-за паралича железных дорог. Провинциальные делегаты, не поспевшие на съезд, подчас считали, что провозглашение партии было навязано Милюковым, стремившимся в министры. Упреки раздавались и справа, и слева. Одни требовали, чтобы партия заняла позицию конструктивного сотрудничества с правительством, другие возражали, настаивая на дополнении парламентской тактики революционной программой.
Милюков и здесь занимал центристскую позицию. Он организовал несколько совещаний, на которых разъяснял разного рода критикам и собственные взгляды, и официальный партийный курс.
Об одном из таких совещаний, проходившем в квартире товарища председателя партии Владимира Дмитриевича Набокова, рассказал И. В. Гессен{335}. Впоследствии он убеждал Милюкова, являвшегося докладчиком на этом собрании, что его роль «средостения между партией и обществом» была в то время уже общепризнанной. Не соглашаясь с тем, что он стал «средостением», Павел Николаевич, однако, признавался, что прилагал все силы, чтобы была сформирована самостоятельная, ни от кого не зависящая конституционная партия, которая могла бы играть достойную роль в будущем парламентском представительстве.
В это время Набоков, как и Гессен, был наиболее близким к Милюкову кадетским деятелем. Он оказался, видимо, самым «родовитым» партийцем, так как являлся сыном бывшего министра юстиции, профессором права Императорского училища правоведения и имел ряд опубликованных трудов. Он печатался в журнале «Освобождение» с момента его основания, выступил одним из учредителей партии кадетов и по предложению Милюкова занял пост товарища председателя ее Центрального комитета.
