Свою новую линию Милюков всё более активно пропагандировал на собраниях эмигрантов и в печати. В 1922–1923 годах он посетил ряд городов Франции, побывал в Германии и Чехословакии, где выступал с лекциями, которые были частично изданы отдельными брошюрами или публиковались в эмигрантской печати. В Праге он говорил: «Интеллигенция должна научиться смотреть на события в России не как на случайный бунт озверелых рабов, а как на великий исторический переворот, разорвавший с прошлым раз навсегда»{815}. В то же время Милюков считал, что социально-экономическая и политическая система Советской России нежизнеспособна и должна будет в силу реальных потребностей эволюционировать, приспособиться к объективным законам рынка, усилившим свое действие при нэпе, хотя и в искаженном виде. Теперь он возлагал главные надежды на крестьянство, составлявшее абсолютное большинство населения России. Носители рыночных отношений — сельские производители — представлялись ему наиболее последовательными выразителями народной, в основе антибольшевистской стихии.
Новые взгляды Милюкова встретили осторожную критику со стороны бывших кадетов и других представителей либеральной эмиграции и ожесточенные нападки правых военно-монархистских группировок, из среды которых стали распространяться лживые слухи о его тайном сотрудничестве с большевиками. Такая враждебная кампания однажды даже привела к покушению на его жизнь.
В конце марта 1922 года Милюков приехал в Берлин для выступления перед эмигрантами по случаю пятой годовщины Февральской революции. Остановился он у своего старого знакомого, в прошлом активного деятеля кадетской партии, адвоката Бориса Исааковича Элькина. (Тот на протяжении ряда лет оказывал ему разнообразную помощь: снабжал новейшими изданиями на русском языке, которые в Берлине были в двадцатые годы более доступны, чем в Париже; от его имени передавал через советских граждан, приезжавших в Берлин, деньги для поддержки преследуемых в России коллег и знакомых. Посредницей в СССР часто выступала Прасковья Семеновна Ивановская — сестра жены В. Г. Короленко, активный деятель Политического Красного Креста{816}.) Доклад состоялся 28 марта в одном из крупнейших залов германской столицы Оберлингхалле — главном зале филармонии. Вход был платным, собранные средства предназначались голодающим Поволжья. В зале присутствовало около 1200 человек, не для всех нашлись места, многие стояли возле стен и колонн. Послушать Милюкова собрались сливки русской эмиграции в Берлине — от эсеров и меньшевиков до правых монархистов. Естественно, присутствовали бывшие кадетские деятели. Старым соратникам Милюкова В. Д. Набокову и И. В. Гессену, решительно отрицавшим «новую тактику», но продолжавшим с уважением относиться к Милюкову за его большие заслуги перед российской демократией, были забронированы места в первом ряду. Набоков, в то время один из руководителей антисоветского Русского национального союза, выступил на его учредительном съезде в июне 1921 года с докладом «Идейные основы борьбы против большевизма».
Нам неизвестно, на основании каких источников Н. Г. Думова утверждает, что Милюков приехал в Берлин по приглашению Набокова{817}. С учетом ухудшения их отношений это утверждение представляется недостоверным. По всей видимости, Берлин просто входил в лекционный тур Павла Николаевича. Тем не менее в этот день в газете, издаваемой Набоковым, появилось приветствие Милюкова, которое, по словам И. В. Гессена, «дышало надеждой на восстановление былого дружеского согласия»{818}. Действительно, и Милюков, и Набоков весьма сожалели о политических расхождениях. Когда Милюков незадолго до описываемых событий стал редактором «Последних новостей», Набоков послал ему приветствие, адресованное «другу-противнику»: «По сравнению с тем многолетним прошлым, которое связывает нас с Милюковым… эти наши последние расхождения, как бы серьезны они ни были, всё-таки получают эфемерное значение»{819}.
Достижение «дружеского согласия» было, однако, делом почти утопическим, по крайней мере в условиях того времени. Да и сам доклад Милюкова, несмотря на объявленную тему, был посвящен обоснованию «новой тактики»{820}. В центре внимания находился вопрос о форме государственного устройства России — лектор стремился аргументировать свой решительный переход на республиканские позиции. Монархисты, совершившие на него покушение, поняли его слова так: «Пусть есть кровь и развалины в России, пусть половина населения вымерла, но завоевания революции остались. Нет места для пессимизма»{821}.
Покушавшихся было двое — Петр Шабельский-Борк и Сергей Таборицкий, в прошлом члены Союза русского народа, бывшие офицеры царской армии, участники Гражданской войны на Украине, причем Шабельский-Борк был трижды ранен. В конце 1920 года они бежали в Германию, жили в Мюнхене.
Ряд материалов газеты «Последние новости» представлял следующую картину происшедшего в берлинском зале. Около десяти часов вечера Милюков закончил свою полуторачасовую лекцию, которую читал, как обычно, спокойно и уверенно, и объявил, что после перерыва будет отвечать на вопросы, которые просил задавать в письменном виде. Когда он подходил к столу президиума, Шабельский-Борк, сидевший в третьем ряду, начал стрелять. Кто-то из членов президиума подскочил к Милюкову и толкнул его на пол. Вскочившего на сцену Щабельского повалили, но он смог вырваться. Когда патроны в одном пистолете закончились, он достал из кармана другой и продолжил пальбу. Всего он выпустил больше десятка пуль. На сцену бросился Набоков, схватил стрелявшего и сильно ударил по руке, в результате чего тот выпустил пистолет. В этот момент Таборицкий открыл стрельбу по Набокову. В зале возникли паника и давка, часть зрителей побежала к выходам. Слышен был крик Шабельского: «Я мщу за царскую семью!» Огнестрельные ранения получили девять человек, в том числе председатель берлинской группы кадетов Леонид Евгеньевич Эльяшев и один из редакторов газеты «Руль» Август Исаакович Каминка. В Набокова попала одна пуля, но она пронзила сердце. Он скончался на месте. Убийцы пытались скрыться, но на выходе были задержаны толпой. Всё это, вспоминал Гессен, «потребовало не больше одной минуты»{822}.
В других газетах, как это обычно бывает, приводились версии, различавшиеся деталями (в каком ряду сидели покушавшиеся, количество произведенных выстрелов и т. д.) — у свидетелей преступления, находившихся в состоянии стресса, складывались субъективные, порой фантастические впечатления. Одно не подлежит сомнению — это было спланированное покушение именно на Милюкова, который остался невредим лишь по счастливому стечению обстоятельств, Набоков же был убит случайно.
Таборицкий на следствии показал, что должен был убить Милюкова, если бы это не удалось Шабельскому, но считал, что тот как старший товарищ имел на это «преимущественное право». Преступники заявили следователям, что, уезжая из Мюнхена, уничтожили свою частную переписку, а перед тем как направиться в зал, где выступал Милюков, попрощались друг с другом в уверенности, что один из них или оба будут убиты.
Согласно обвинительному акту, инициатива покушения принадлежала Шабельскому, решившему убить Милюкова еще после его знаменитой речи 1 ноября 1916 года. Но скорее всего, план убийства созрел в связи с призывами Милюкова отказаться от военной интервенции против Советской России. На это, естественно, накладывались мысли, что сама большевистская власть возникла в результате «предательства» либералов, прежде всего Милюкова, и именно его действия привели к «анархии» в отечестве.
