— Знала.

— Тогда ты знаешь, что случилось с душой человека, когда он вспомнил о том дне.

Алиса закусила губу.

— Ему было больно?

— Нет, он ничего не почувствовал. Просто не смог смириться с грязью, которой заражена наша кровь. Не смог поверить, что наш яд — не более, чем огромное количество чужих смертей.

— Как Ян ушел?

— Легко. Он просто сжег себя. Раскаялся. И растаял.

— Ты не врешь?

— Я клянусь клыками и руками, что я ничего не делал с Яном. Когда-то пытался его подавить, поглотить душу. Но я этого так и не сделал.

— Боги…

— Он был слишком юным и чистым.

— Знаю.

— Тебе обидно, что он погиб вот так? Не в бою, а из-за обычного воспоминания, сидящего в нашей крови?

— Конечно! — Алиса подтянула колени и уткнулась в них лицом. — Я… не хотела, чтобы это случилось.

— Уж прости, красотка. Мир тяжелее воробьиного пера.

— Как тебя зовут?

— Я бы предпочел, чтобы называла Яном, — пожал плечами. — Это будет правильнее.

— Нет. Я знаю, что долгое время общалась уже не совсем с Яном.

Усмехнувшись, подумал: «И все же, Алиса слишком хорошо молчала и ждала, как для существа, которое столько знает».

Да, конечно же, не Ян Стромовски. Он мужелюбец, знатный юноша. Я — вор и истинный ценитель женщин. Наши души смешались. Сначала была шумная дуальность, а потом воцарилась спокойная однотонность.

Симпатия к Алисе шла не от южанина, а от меня. Ян с самого начала невзлюбил сестрицу своего объекта воздыханий — Джордана. И каждый поцелуй, преподнесенный Алисе, был моим желанием.

Но я не хотел, чтобы так было. Мне мерещилось что-то неправильное в том, что Яна забудут. Внутри было желание, чтобы вампиресса оказалась такой же глупой, какой была Адель. Чтобы она не приняла меня, оттолкнув или покромсав на куски, потребовала вернуть южанина, а я перед смертью сказал бы, что мальчик не вернется, что он выбрал смерть в двадцать с малым лет, а не долгую сорокалетнюю жизнь, как я.

Алиса… Она чувствовала, кто ее целовал, кто готов был защищать ее ребенка ради ее самой, а не ради Джордана. И я подозревал, что желание не будет проигнорировано.

— Так что? Твое имя, — надавила Алиса.

Я посмотрел на нее, вглядевшись в нити намерений, эмоций, судьбы. Любовь и легкая досада. А под досадой кое-что еще. Чего я предпочел не касаться. Ей правда было плевать на Яна так, как она пыталась это показать? Его кровь никогда бы не приняла яд Алисы. Только моя. Но… правда?

Мне бы хотелось, чтобы о мальчике не забывали. Чтобы его ценили и о нем помнили. Отчасти — потому что сам факт моего вселения в это тело является подарком воровской удачи. Я ее всегда чтил и любил. И забыть Яна Стромовски, стереть его имя, заменив на имя Вангра, было бы броском драгоценности в грязь.

Сейчас, принеся Алисе измененного ребенка, зовущегося не Яном, а Вангром, я был как тогда, десять лет назад. После сложного дела, измученный принес камень на цепочке заказчику. А тот сказал, что уже не нуждается, и платить за драгоценность не будет. Только за мою голову. Ведь именно за нее назначена награда.

— Черт возьми, женщина, — усмехнулся я. — Вы всегда для меня были такими загадочными. Секреты, секреты и куча змей, сплетенных с цветами. Меня зовут Вангр. Я был и остаюсь первоклассным вором. И… — я поднялся с кровати, ткнув большим пальцем себе в грудь, — мой рекорд! Два утерянных пальца и сотня альт за мою голову! В этой жизни я готов подняться на новый уровень!

— Ну ты и баламут, — вздохнула Алиса, опускаясь на подушки. — Еще скажи, что сердце мое украдешь…

— Украду! Найду, где оно, и украду, пока хозяин зевает за кружкой чая. Ведь Вангр так умеет! — расхохотался я. А потом опустил взгляд в пол. — Но называй меня Яном. Пусть я и не похож, во мне все еще его эмоции, воспоминания и с ними — боль. У этого мальчишки произошло такое дерьмо, какое мне однажды долго снилось. И я должен сохранить то, что оставила душа после самосожжения. Потому что эта боль — путеводная звезда, которой мне не хватило.

Алиса улыбнулась, тепло и мило, как умеет только она.

— Любой, кто носит чужую боль, достоин чужого имени. И я уважу твое решение, — сказала она, но не добавила слово «возможно».

С благодарностью кивнул. И сказал с усмешкой:

— Только стань снова той самой язвительной сукой. В этом образе ты невероятна. Такая искренняя и злая…

Алиса рассмеялась, жмурясь и качая головой на подушках.

— Сделаю все возможное, червячок. И кстати, что там за труп позади?

— А, это? Это гоблин. И часть долгой истории, которую я обязательно расскажу, как только примощу задницу на кресло, а сапоги — на спину этого уродца.

Пока я рассказывал про схватку с гоблином, получал от Алисы подтверждение того, что этот гоблин действительно напал на нее и охотников, я вглядывался в лицо и эмоции вампирессы.

Я знал, что она мне не верит. Ни одному слову. Она любила, но не верила. И, в лучших своих традициях, старалась поддерживать маску, чтобы ввести меня в заблуждение. Понимала ли она, что я имею все тот же Дар, способность видеть намерения? Да, должна была. Но, к сожалению, по-прежнему планировала убить.

Характер Алисы был сложнее, чем думал Джо и Ян. Ни тот, ни другой не обладали достаточным опытом в понимании других. Лишь я, привыкший в работе изучать лица и прислушиваться к интуиции, за сорок лет выработал привычку осознавать, что другие ищут во мне.

Чаще всего люди не могут скрывать чувства. И даже если Дар не способен залезть в мысли, это могу попытаться сделать я.

Алиса ждала Яна, получила его подделку. И в ней была злость. Так что я совершенно не удивился, когда, поднявшись, почувствовал желание поберечь спину.

— Ладно уж, — бросил я, откланявшись, — пойду, поищу дело для себя.

— Удачи, — улыбнулась Алиса, но в глазах ее мелькнуло что-то опасное.

Я не поворачивался спиной, пятился к двери. Напоследок, перед тем, как закрыл за собой, вытянул руку в сторону Алисы, изобразив пальцами пистолет.

— Бух, — сказал я, будто бы выстрелив.

И зрительный контакт с Алисой прервался. Дверь закрылась.

Нужно было известить Аиу о том, что ее мужа не вернуть. Свежие кости, которые я видел в пещере гоблина, принадлежали охотникам.

***

Храм Джордана был не слишком величественным даже до разрушения. Это было видно. Но жители ценили постройку, собирались ее восстанавливать. Хотя не сказал бы, что это первоочередная задача для поселения.

Камни, подозрительного качества раствор, призванный скреплять булыжники. Кто-то вроде начальника отстройки.

— Будь моя воля, положил бы тебя вместо камней, — буркнул я, приняв задание от пухленького мужчины, под жиром которого очевидно прятались мышцы.

Понятное дело, я говорил на холивритовском. Как бы ни хотелось рассориться из-за того, что меня определили в группу шлифовавших камни, отстроить надо было побыстрее.

Разрушения, устроенные Медусой, были пустяковыми. Так, камешек там, камешек здесь, проломленная крыша. Змеюка не постаралась толком. Помня ее силу, я счел это халатностью.

— Новенький, — буркнул варвар, молотком и клином откалывая лишние куски камня. — Затирай.

И я взялся за кучу обколотых каменюк. Схватился за деревянную ручку напильника, с мерзким звуком начав шлифовку.

Ручной труд вору не близок. И мне никогда не нравилось пахать не пойми ради чего. Хоть преступность и считается грязным ремеслом, она не лишена интеллигентности и аристократичности. Да, в свое время я не сидел, как богатей, над колонками, считая, сводя числа, принимая решения. Но мое дело было наполнено изящностью. Ловкость рук, правильная стратегия, прокладывание путей к отступлению. А не вот это вот.

Жаркое солнце, бурдюки с водой, скинутые в кучку где-то в тени… Пусть сейчас и был зимний сезон, южная страна оставалась слишком теплой для физической работы.