«Нет, мне ни в чем не надо половины…» Нет, мне ни в чем не надо половины! Мне – дай все небо! Землю всю положь! Моря и реки, горные лавины мои – не соглашаюсь на дележ! Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью. Все полностью! Мне это по плечу! Я не хочу ни половины счастья, ни половины горя не хочу! Хочу лишь половину той подушки, где, бережно прижатое к щеке, беспомощной звездой, звездой падучей, кольцо мерцает на твоей руке… 6 апреля 1963 Вздох Он замкнут, друг мой, страшно замкнут — он внутрь себя собою загнан. Закрыл он крышкой, как колодец, глубины темные тоски, и мысли в крышку ту колотят и разбивают кулаки. Он никому их не расскажет, он их не выплачет навзрыд, и все в нем глухо нарастает, и я боюсь, что будет взрыв. Но взрыва нет, а только вздох, и вздох, как слезы бабьи – в стог, как моря судорожный всхлип у мокрых сумеречных глыб. Я раньше был открыт-открыт, ни в чем себя не сдерживал, за что и был судьбой отбрит, как женщиной насмешливой. И я устал. Я замкнут стал. Я улыбаться перестал. Внутри такая боль живет! Взорвусь – мне кажется – вот-вот, но взрыва нет, а только вздох, и вздох, как слезы бабьи – в стог, как моря судорожный всхлип у мокрых сумеречных глыб… Мой старый друг, мой нелюдим, давай, как прежде, посидим. Давай по чарочке нальем, давай вздохнем — уже вдвоем. 19 апреля 1963, Коктебель «Очарованья ранние прекрасны…» Очарованья ранние прекрасны. Очарованья ранами опасны… Но что с того – ведь мы над суетой к познанью наивысшему причастны, спасенные счастливой слепотой. И мы, не опасаясь оступиться, со зрячей точки зрения глупы, проносим очарованные лица среди разочарованной толпы. От быта, от житейского расчета, от бледных скептиков и розовых проныр нас тянет вдаль мерцающее что-то, преображая отсветами мир. Но неизбежность разочарований дает прозренье. Все по сторонам приобретает разом очертанья, до этого неведомые нам. Мир предстает не брезжа, не туманясь, особенным ничем не осиян, но чудится, что эта безобманность — обман, а то, что было, – не обман. Ведь не способность быть премудрым змием, не опыта сомнительная честь, а свойство очаровываться миром нам открывает мир, какой он есть. Вдруг некто с очарованным лицом мелькнет, спеша на дальнее мерцанье, и вовсе нам не кажется слепцом — самим себе мы кажемся слепцами… 11–19 апреля 1963, Коктебель Картинка детства
Работая локтями, мы бежали, — кого-то люди били на базаре. Как можно было это просмотреть! Спеша на гвалт, мы прибавляли ходу, зачерпывали валенками воду и сопли забывали утереть. И замерли. В сердчишках что-то сжалось, когда мы увидали, как сужалось кольцо тулупов, дох и капелюх, как он стоял у овощного ряда, вобравши в плечи голову от града тычков, пинков, плевков и оплеух. Вдруг справа кто-то в санки дал с оттяжкой. Вдруг слева залепили в лоб ледяшкой. Кровь появилась. И пошло всерьез. Все вздыбились. Все скопом завизжали, обрушившись дрекольем и вожжами, железными штырями от колес. Зря он хрипел им: «Братцы, что вы, братцы…» — толпа сполна хотела рассчитаться, толпа глухою стала, разъярясь. Толпа на тех, кто плохо бил, роптала, и нечто, с телом схожее, топтала в снегу весеннем, превращенном в грязь. Со вкусом били. С выдумкою. Сочно. Я видел, как сноровисто и точно лежачему под самый-самый дых, извожены в грязи, в навозной жиже, все добавляли чьи-то сапожищи с засаленными ушками на них. Их обладатель – парень с честной мордой и честностью своею страшно гордый — все бил да приговаривал: «Шалишь!..» Бил с правотой уверенной, весомой, и, взмокший, раскрасневшийся, веселый, он крикнул мне: «Добавь и ты, малыш!» Не помню, сколько их, галдевших, било. Быть может, сто, быть может, больше было, но я, мальчишка, плакал от стыда. И если сотня, воя оголтело, кого-то бьет, – пусть даже и за дело! — сто первым я не буду никогда! 20 апреля 1963, Коктебель «Хочу я быть немножко старомодным…» Хочу я быть немножко старомодным — не то я буду временностью смыт, чтоб стыдно за меня не стало мертвым, познавшим жизни старый добрый смысл. Хочу быть щепетильным, чуть нескладным и вежливым на старый добрый лад, но, оставаясь чутким, деликатным, иметь на подлость старый добрый взгляд. Хочу я быть начитанным и тонким и жить, не веря в лоск фальшивых фраз, а внемля гласу совести – и только! — не подведет он, старый добрый глас. Хочу быть вечным юношей зеленым, но помнящим уроки прежних лет, и юношам, еще не отрезвленным, советовать, как старый добрый дед. Так я пишу, в раздумья погруженный. И, чтобы сообщить все это вам, приходит ямб – уже преображенный, но тот же самый старый добрый ямб… 22 апреля 1963, Коктебель |
