Баллада о нерпах Нерпа-папа спит, как люмпен. Нерпа-мама сына любит и в зубах, как леденец, тащит рыбину в сторонку кареглазому нерпенку по прозванью «зеленец». Но небось охота рыбам не добычей быть, а прыгать под волнами, по волнам, а вы ловите их, нерпы… В мире все закономерно: рыбы – нерпам, нерпы – нам. Нерпы, нерпы, вы как дети. Вам бы жить и жить на свете, но давно в торговой смете запланированы вы; и не знают нерпы-мамы, что летят радиограммы к нам на шхуну из Москвы. Где-то в городе Бостоне на пушном аукционе рассиявшийся делец сыплет чеками радушно, восклицая: «Мир и дружба! Мир и рашен «зеленец»!» Чтоб какая-то там дама — сплошь одно ребро Адама — в мех закутала мослы, кто-то с важностью на морде нам вбивает вновь по морзе указания в мозги. Нерпы, нерпы, мы вас любим, но дубинами вас лупим, ибо требует страна. По глазам вас хлещем люто, потому что вы – валюта, а валюта нам нужна. Нерпы плачут, нерпы плачут и детей под брюхо прячут, но жалеть нам их нельзя. Вновь дубинами мы свищем. Прилипают к сапожищам нерп кричащие глаза. Кровь засохла на ковбойке. Тяжко спать на зверобойке, хоть и валишься пластом, и во сне все те же нерпы, по морда́м заросшим – гневно хлещут ластами, хвостом. Нерпы плачут, нерпы плачут… Если б мир переиначить (да, видать, не суждено), мы бы, нерпы, вас любили, мы бы, нерпы, вас не били — мы бы водку с вами пили да играли в домино. Все законно! План на двести! Нами все довольны в тресте! Что хандришь, как семга в тесте? Кто с деньгами – не хандрит. Можешь ты купить с получки телевизор самый лучший — пусть футбол тебя взбодрит в дальнем городе Мадрид. Но с какой-то горькой мукой на жену свою под мухой замахнешься ты, грозя, и сдадут внезапно нервы… Вздрогнешь – будто бы у нерпы, у нее кричат глаза. 26 сентября 1964, Коктебель «Ну разве может быть у шкурника…»
Ну разве может быть у шкурника, у прохиндея, торгаша душа бродяги и ушкуйника — исконно русская душа? Но за водчонкой и закускою, на хлеб насыпавши сольцы, «Люблю природу нашу русскую» — вздыхают часто подлецы. И едут к зарослям и порослям, все воздыхая о Руси, чтоб отдохнуть от старых подлостей, для новых – силу обрести. Но, подозрительно зажавшаяся, природа чувствует всегда тупых, завравшихся, зажравшихся и гневно прячется в себя. Когда, лоснясь, охотой балуется самоуверенный долдон, цветы ему не улыбаются, хоть он в обратном убежден. Когда стукач с невинным спиннингом фальшиво песенки мычит, то лес глядит угрюмым схимником, лес подозрительно молчит. Они к природе обращаются, ну а не ведают о том, что вся природа отвращается от них с презреньем и стыдом. 26 сентября 1964, Коктебель Баллада о ложных маяках И оные огни поддельные смущают души рыбацкие вселением надежды обманной… Из старинной лоции Нам уже наворожили столько лжи голубые ледяные миражи. Врали метеопророки, врал компа́с. Бог неверующих нас, видно, спас. Сколько нищий в своей жизни медяков, столько видели мы ложных маяков. И суденышко, зверея от ругни, мы вели на эти подлые огни. Но огни от нас давали стрекача. Киль корябался о камни, скрежеща, и с ладоней кожу клочьями срывал вырывающийся, спятивший штурвал. Мы затерты. Льды суденышку по грудь. Нам бы в бухту, нам бы малость отдохнуть, зацепиться ржавым якорем за дно, подремать с водой спокойной заодно. Но мы тычемся опять о миражи, так что ржут соленоусые моржи. К порошковому привыкнув молоку, мы не верим никакому маяку. Можно сильно в этом деле прогадать — настоящий, а не ложный проморгать. Но надежней доверять не маякам — доверять своей башке, своим рукам. Вот опять биноклем бодро машет кэп: «Эй, штурвальный, там маяк – ты что, ослеп?» А штурвальный, не впадая в его раж, отвечает ему, хмыкнувши: «Мираж». 8 октября 1964, Переделкино |
