«Мне нравится…» Мне нравится, когда мне кто-то нравится, и с тем, что это нравится, не справиться. Когда лицо я вижу чье-то доброе — у плотника, солдата или доктора, мне хочется сказать им ненарошное: «Спасибо вам за то, что вы хорошие!» Мне нравится — и тут уж не исправиться когда мне сильно кто-нибудь не нравится. Когда я вижу чьи-то лица подлые, все затаенной злобы к людям полные, то хочется сказать мне им негромкое: «Спасибо вам за то, что вы недобрые!» Вы, люди-совы с душами полночными, вы — лучшие хорошего помощники, и тем, что вы хорошим помыкаете, вы помогаете ему, да! — помогаете! Его устойчивость — она для вас загадка. А это — вами данная закалка. И вы никак с хорошим не расправитесь и этим — еще более мне нравитесь! 1962 «Профессор…» Профессор, вы очень не нравитесь мне. А я вот понравился вашей жене и вашему сыну — угрюмому парню, который пошел, очевидно, не в папу. Мне все подозрительно в вас — и румянец, и ваш анекдотик про чей-то романец, и ежик ваш пегий с зализом на лбу. Я слишком румяных людей не люблю! И все же, профессор, какая удача, что с вашею рядом — товарища дача, что вы пригласили к себе по-соседски, что съели мы даже у вас по сосиске, и вот, напряженно и сумрачно тешась, я с вами играю в настольный теннис. Профессор, ни я и ни друг не забыли, что в самое трудное время вы были не с теми, кто бился, а с теми, кто бил, и предали тех, кто талантливей был. Профессор, тут дело не в личной злобе. Взгляните, как смотрит на вас исподлобья, угрюмо и мертвенно напряжена, красивая женщина — ваша жена. А мальчик, профессор, ваш мрачный мальчик, как нервно он бьет целлулоидный мячик, как едко не верит он вашим словам и рвется отчаянно к нам, а не к вам! Профессор, мы с вами еще не сочлись. На почве пинг-понга мы просто сошлись. Профессор, ограблю я вас и ославлю. Жену еще, может, я вам и оставлю. Оставлю жену, но имейте в виду — я все-таки сына от вас уведу! 1962 «Как ты женщинам врешь обаятельно…»
Как ты женщинам врешь обаятельно! Сколько в жестах твоих красоты! Как внимательно и обнимательно, как снимательно действуешь ты! Произносишь ты речи чуть странные, напускаешь дурманящий дым. Нежность – это оружие страшное. Побеждаешь ты именно им. Ни малейшей вульгарности, грубости. Только нежно погладишь плечо, и они уже делают глупости, и готовы их делать еще. И, вниманием не избалованные, заморочены магией фраз, как девчонки, идут на болотные голубые огни твоих глаз. Они слушают стансы ласково, и, выплакивая им боль, ты влюбляешься по Станиславскому — вдохновенно вживаешься в роль. Но ведь женщины, – женщины искренни не актерски, а так, по-людски, и просты их объятья, как исповедь накопившейся женской тоски. В их глазах все плывет и качается, ну а ты – уже стал ты другим. Так спектакль для актера кончается, ну а зритель живет еще им. Личность, в общем, до женщин ты лютая, как ты сыто бахвалишься сам. Это часть твоего жизнелюбия — поясняешь интимным друзьям. Почему же порой запираешься, в телефонную трубку грубя, и по-новому жить собираешься? Значит, мучает что-то тебя? И в плывущих виденьях, как в мареве, возникают, расплатой грозя, отуманенные обманами женщин горестные глаза. Ты к себе преисполнен презрения. Ты в осаде тех глаз. Ты в кольце. И угрюмая тень преступления на твоем одиноком лице. 1962 |
