Цинизм – тормоз. Насмотревшись на циничную подхалимскую манипуляцию историческими фактами в зависимости от конъюнктуры, циниками стали и некоторые бывшие идеалисты. Корни нравственного и экономического цинизма – в застое истории как науки. Восстановление исторической правды – это восстановление народной нравственности. Не надо бояться того, что народ «неподготовлен» к правде. Да, неподготовлен, ибо его приучали столько лет к подсахаренной тюре лжи, и трудно дается горбушка правды его зубам, размягченным привычной, заранее разжеванной пищей. Многие жалуются, даже возмущаются. Называют поэму Твардовского «По праву памяти» клеветнической, роман Рыбакова «Дети Арбата» – очернительским. Искусство как приглашение к самостоятельному мышлению их отпугивает – они ведь не умеют мыслить, и самое страшное, что некоторые и не хотят. Чего же они хотят? Хотят, разумеется, «лучше жить». Но уразуметь, к сожалению, не могут, что не будет улучшения нашей жизни без улучшения нашего мышления. Новое мышление, комплексно охватывающее сразу все отечественные и глобальные проблемы, – вот что драгоценно воспитуется сегодня в нас.

1987

Идея создания мемориала, посвященного жертвам культа личности, возникла не сейчас, а после отважной, исторически переломной речи Хрущева на двадцатом съезде партии. Эта идея звучала во многих речах на конференциях, собраниях и просто так – в частных квартирах, в трамвайных вагонах, в очередях… Эта идея прозвучала и на двадцать втором съезде, однако потом была замотана, заболтана, задвинута. Среди тех, кто этой идеи испугался, был и человек, ее не прямо, но косвенно выдвинувший, – сам Хрущев. Почему? Да потому, что, по выражению Черчилля, он был человеком, пытавшимся перепрыгнуть пропасть в два прыжка. Одна нога Хрущева, как он ее ни пытался выдрать, прочно завязла в сталинском времени. Ему не хватило смелости признать на двадцатом съезде, что во многих ошибках и преступлениях был виновен и он сам. Конечно, если бы он это признал, он бы мог быть снят. Но зато, очистив свою совесть, он бы мог стать совсем другим лидером совсем других перемен. А, избегнув исповеди, он продолжал оставаться человеком половинчатым, то есть нравственно легко уязвимым. Хрущев был снят правильно, но неправильными людьми. Брежнев не был сталинистом – он плакал, когда Галина Серебрякова рассказывала о своей лагерной жизни на встрече интеллигенции с правительством. Однако он совершил несколько инерционных сталинских ошибок. Все остальное – самонаградительство, утрата чувства реальности – лежит на плечах его окружения. Но одна из низших безнравственностей Брежнева и его окружения – это то, что идея создания мемориала была прочно забыта за устройством чурбановых и щелоковых на постах, якобы охраняющих Родину. Идея создания мемориала вновь воскресла вместе с идеями перестройки. Эта идея шла «снизу», и ее первые энтузиасты были разрозненными и вначале выглядели донкихотами. Но они постепенно начали объединяться – не на основе беспринципной мафиозности, как объединяются противники перестройки, трусливо выставившие впереди себя Нину Андрееву и превращающие живого человека просто-напросто в пробный шар – пройдет или не пройдет. Объединение вокруг идеи создания мемориала происходило, как слияние маленьких ручейков и речушек в величественную реку, становящуюся символом нации. Первыми ко мне обратились с этой идеей уральские писатели. Затем приходили рабочие, врачи, инженеры, студенты. Идея эта возникала повсеместно, но повсеместно возникало и сопротивление. Как же оно могло не возникнуть, если даже на XIX партконференции некоторыми людьми произносились речи, толкающие назад от гласности в безгласное прошлое, под которыми могла бы подписаться пресловутая Нина Андреева?

Дело не в любви к Сталину. Еще года два-три назад это могло быть любовью, происходящей от незнания, от исторической наивности. Сейчас в нашей печати опубликовано столько материалов, разоблачающих тогдашнюю тотальную войну против народа, что даже если девять десятых – это преувеличение, то хватит одной десятой, чтобы не быть наивными. Но ведь некоторым людям выгодно оставаться слепыми: они любят не Сталина, а свою слепоту. Наивность чистосердечная более или менее оправдываема. Высокооплачиваемая наивность – это исторический цинизм. Идея мемориала поддерживается сейчас уже большинством народа. Это не идея реванша. Это не идея капитуляции. Это идея очищения. Нечистая совесть перед прошлым загрязняет настоящее, может загрязнить будущее. Мы хотим быть чистыми перед строгим взглядом наших детей. Памятники Сталину и его окружению были мемориалом бессовестности. Мемориал жертвам культа личности – это мемориал совести. Мемориал – это мост через пропасть. Учтем горький исторический урок: преодолеть пропасть в два прыжка невозможно.

1988

Почти нет в нашей стране семьи, где бы хоть кто-нибудь не погиб или не был ранен на войне с фашистами. Почти нет в нашей стране семьи, где хоть кто-нибудь не погиб, не был арестован, сослан или ранен всевозможными унижениями на войне, которую вели с собственным народом те, кто говорил от имени народа.

А если даже есть нетронутые этими двумя войнами семьи, то разве весь наш многонациональный народ не есть единая семья и разве наша память не должна быть нашей общей семейной печальницей? Скорбеть о жертвах только одной из этих проклятых войн – это так же до преступного неестественно, как позволять сострадание только одной половине сердца, насильно пережав артерии другой половины.

Война нашего народа с фашистами длилась четыре года, и мы потеряли, по официальным данным, двадцать миллионов человек, а по предполагаемым – даже больше.

Война тех, кто вел ее от имени народа с самим народом, длилась десятки лет, и сколько миллионов человек мы потеряли – до сих пор точно никем не подсчитано.

Есть теория, что репрессии якобы были суровой необходимостью, а иначе мы бы не устояли в схватке с фашизмом. Но эта теория основана либо на историческом невежестве, либо на историческом цинизме. Можно ли предвоенное уничтожение народа считать подготовкой к защите народа от уничтожения?

Вот цифровые данные генерал-лейтенанта Тодорского о кровавой вырубке командных кадров Красной Армии перед войной: из 5 маршалов были репрессированы 3, из 5 командармов 1 ранга – 3, из 10 командармов 2 ранга – все, из 57 комкоров – 50, из 186 комдивов – 154, из 16 армейских комиссаров 1 и 2 рангов – все, из 28 корпусных комиссаров – 25, из 64 дивизионных комиссаров – 58, из 456 полковников – 401.

Но ведь были еще и лейтенанты, и рядовые, попавшие в гитлеровские концлагеря, а затем – в сталинские. Когда они бежали из гитлеровских концлагерей и воевали против фашизма вместе с итальянскими или французскими партизанами, это не спасало их от зачисления в «предатели». Неумело, по складам учимся мы азбуке исторической памяти.

Мы начинаем чтить память выдающихся революционеров, полководцев, ученых, писателей, погубленных в тюремных подвалах, за колючей проволокой. Бывшие когда-то знаменитыми имена, произносившиеся столько лет шепотом, снова звучат громко. Но ведь народная совесть, народный талант не есть привилегия знаменитостей. Наш долг чтить память невинно погубленных хлеборобов, рабочих, инженеров, врачей, учителей, людей всех профессий, всех национальностей и вероисповеданий, каждый из которых – это частичка убиенной народной совести, народного таланта.

В разных концах страны, перекликаясь, горят вечные огни, зажженные в память павших на войне против фашизма.

В разных концах страны, согласно воле народа, должны взойти мемориалы – памятники жертвам репрессий, словно каменные вечные огни. Половинчатая память приводит к половинчатой совести.

Не может быть перестройки без перестройки памяти.

Поэтому – помогайте «Мемориалу»!

Дети на берегах Колымы до сих пор иногда приносят голубику в найденных ими человеческих черепах и в невинном беспамятстве улыбаются.