Зрелость любви? Значит, «зрелость любви»? Это что ж? Вот я сжался, я жду. Ты идешь. Встреча взглядов! Должен быть вздрог! Но – покой… Как удар под вздох! Встреча пальцев! Должен быть взрыв! Но – покой… Я бегу, чуть не взвыв. Значит, все — для тебя и меня? Значит, пепел — зрелость огня? Значит, зрелость любви — просто родственность, да и то — еще в лучшем случае? Это кто ж над нами юродствует, усмехаясь усмешкой злючею? Кто же выдумать мог посметь лживый термин в холодной умелости? У любви есть рожденье и смерть. У любви не бывает зрелости. Ночь с 11 на 12 октября 1963, Гульрипш «Кто самый острый, современный…» Кто самый острый, современный писатель? – спорит целый мир. Знаток я, может, не отменный, ну, а по-моему – Шекспир. И вечность гамлетовской темы прибоем бьется о виски сейчас, когда в одном смятенье и гении и дураки. И, руки мысленно ломая, под реактивный свист и гуд, спеша к метро или трамваям, толпою гамлеты бегут. Артисты просто жалко мямлят в сравненье с басом бурь и битв, когда и шар земной, как Гамлет, решает: «Быть или не быть?» 14 октября 1963, Гульрипш. Два города Я, как поезд, что мечется столько уж лет между городом Да и городом Нет. Мои нервы натянуты, как провода, между городом Нет и городом Да! Все мертво, все запутано в городе Нет. Он похож на обитый тоской кабинет. По утрам натирают в нем желчью паркет. В нем диваны – из фальши, в нем стены – из бед. В нем глядит подозрительно каждый портрет. В нем насупился замкнуто каждый предмет. Черта с два здесь получишь ты добрый совет, или, скажем, привет, или белый букет. Пишмашинки стучат под копирку ответ: «Нет-нет-нет… Нет-нет-нет… Нет-нет-нет…» А когда совершенно погасится свет, начинают в нем призраки мрачный балет. Черта с два — хоть подохни — получишь билет, чтоб уехать из черного города Нет… Ну, а в городе Да – жизнь, как песня дрозда. Этот город без стен, он – подобье гнезда. С неба просится в руки любая звезда. Просят губы любые твоих без стыда, бормоча еле слышно: «А, – все ерунда…» — и сорвать себя просит, дразня, резеда, и, мыча, молоко предлагают стада, и ни в ком подозрения нет ни следа, и куда ты захочешь, мгновенно туда унесут поезда, самолеты, суда, и, журча, как года, чуть лепечет вода: «Да-да-да… Да-да-да… Да-да-да…» Только скучно, по правде сказать, иногда, что дается мне столько почти без труда в разноцветно светящемся городе Да… Пусть уж лучше мечусь до конца моих лет между городом Да и городом Нет! Пусть уж нервы натянуты, как провода, между городом Нет и городом Да! 17 ноября 1963, Суханово «По улицам…»
По улицам, стритам, по рю и по кайес вы после работы идете, толкаясь. Я с вами смыкаюсь и в этом не каюсь. Вы очень устали. Вы нервными стали. Вы недра вспластали. До звезд вы достали. Но кажется мне — вы еще не настали. В зубах ваших «Кэмел», «Житан» или «Новость», и каждый из вас, как отдельная повесть, отдельное сердце, отдельная совесть. Под каждым беретом, ушанкой, сомбреро безмерности мира отдельная мера, в отдельное что-то отдельная вера. А вы за абсентом, за водкой, за кьянти отдельными быть хоть на миг перестаньте и в ваших глазах человечеством станьте. Сложите, к великому братству готовясь, отдельные повести — в общую повесть, отдельные совести — в общую совесть. Мне все это хочется вам напророчить и в этом пророчестве не опорочить все то, что желал бы я в жизни упрочить. Нет, я не прошусь ни в пророки, ни в судьи, но вы уж простите — подобно зануде, вам, люди, твержу я: «Мы люди. Мы люди. Мы люди. Мы строим, огрызчиво ропщем, друг друга при случае радостно топчем, а наша отдельность — ведь ложная, в общем. Мы люди. Отдельными мы не бываем. Других забывая — себя забываем, других убивая — себя убиваем…» 1963 |
