— А моему войску что прикажешь делать, а?!

— Хай пока отдохнут, отобедают. Город, пан воевода, он никуда не убежит. Так что завтра по раннему утру и ты в город войдёшь под своими знамёнами. Як побэдитель. Мы с отцом Паисием так и решили, да и русские горожане нас поддержали... Им тоже пограбить трэба инородцев. Вот лучше на, возьми, выпей...

Данило Щеня и Михайло Степанович Шуйский встретились под Смоленском, куда воевода Данило придвинулся от Белгорода ускоренным маршем, реквизировав у поляков все повозки и лошадей. В Белгороде остались стоять гарнизоном двести стрельцов да малораненные казаки обещались помочь, ежели что.

Не успел Щеня. Гетман литвинский Константин Острожский, уже сел на город Смоленск и за какую-то неделю значительно укрепил его стены, подвёз продовольствие и припасы. Всех русских из города выгнали в чистое поле — подальше от еды, поближе к работе. За стенами остались одни только польские вояки. Город затворился.

— А что говорят доглядчики, сколько ещё полков польских да литвинских подходят к границам? Собираются ли они стать в оборону или пойдут нас атаковать? — спросил Данило.

Дьяк Военного приказа, имевший дело со шпиками и с допросами населения, покачал головой, потянул:

— Не ведаю...

— Ну, ступай, ведай, — отмахнулся от него Данило Щеня.

Когда дьяк покинул шатёр, Михайло Степанович Шуйский звезданул плёткой по скамейке:

— «Не знаю». «Не ведаю»... Совсем варёные у тебя люди!

— Варёные, — согласился Данило. — Ты бы мне лучше Николу Моребеда привёз. Он эти места знает.

— Я тебе и Николу привёз и тут, недалеко, под Ельней, оставил сорок тысяч дворянского ополчения. Вот указ великого государя, возьмёшь их под свою руку.

Данило Щеня положил государев указ на стол, не развернув. Откинул полог шатра, выглянул наружу. Шатёр стоял в версте от Смоленска, а перед самым городом бродили толпы горожан — очищали, старинный ров, наваливали вал против русской конницы...

Дворянское ополчение под его команду выделили... Эхма! Данило знал, как воюет дворянское ополчение. Только кто дрогнет, так все и бегут. Нужна самая что ни на есть подлая задумка, чтобы ударить разом и всю оборону литвин поломать! А вот что там у них позади первой линии обороны? Позади Смоленска? Поляки встали? Можно и увязнуть на пару лет, гоняясь вокруг города за поляками.

Михайло Степанович Шуйский всё выглядывал из шатра, кого-то поджидал.

— Торопишься или как? — спросил Шуйского Данило Щеня. — Обедать что, не сядем?

— Давай быстро по стаканчику, и я поеду. Вон мои охранные стрельцы уже гоношатся, меня ищут.

Выпили без радости, просто так.

— А ты теперь куда? — спросил Щеня, наливая по второй.

Михайло Степанович выпил и вторую, что-то пожевал, ответил раздумчиво:

— А меня государь послал на самое гиблое место: держать линию Великие Луки — Себеж. Там, видать, немецкие полки литвинам на подмогу встанут, да, говорят, даны проснулись, войны захотели. Ну, прощевай!

Шуйскому подвели коня, он помчался в сторону Велижа, по старой купеческой дороге. За ним вытягивались на лёгких конях татары данияровского набора, потом пошли тяжёлые кони охранной сотни русского дворянского ополчения.

В шатёр теперь мог зайти и Никола Моребед. Зашёл. Спросил:

— Чего закручинился, боярин?

— Смоленск одним ударом не взять. Шуйский привёл дворянское ополчение, да оставил его у Ельни, на случай литвинской атаки с любого места ихней границы. Вполне грамотно поставил, но у меня — приказ не Ельню оборонять, а брать Смоленск! А нынче у литвин командует гетман Острожский, у того характер совсем русский. Скомандует атаку, сомнёт моих двести стрельцов и попрёт на Москву. Вот ежели бы...

— Вот ежели бы кто позади полков гетмана Острожского двинулся по Днепру на Киев, — подсказал Никола Моребед. — Да с визгом, криком, с пограбёжем и пожарами, так?

Данило Щеня крикнул страже в шатёр никого не пускать. Поманил Николу за стол, налил из бочонка густого вина:

— Говори!

— А чего говорить, ты и так знаешь. Атаман Секач — при великой власти. У него почти три тысячи казачьего войска... Гоняет за Белгородом, по степям... крымчаков ждёт. Они ему обещали прийти с тремя тысячами конных. Придут, конечно, не три, придут пять тысяч... — Никола выпил крепкое италийское вино, выдохнул воздух.

А Данило Щеня уже рвал замок на железном сундуке, проворачивал на крышке потайные запоры. На пол из сундука полетели тяжёлые сурядные[122] мешки, шитые для крепости из трёх пластов грубой ткани.

— Пять, восемь... десять! — считал Данило Щеня. — Здесь венгерским золотом две тысячи монет! Седлай коня, бери кого хочешь и через три дня чтоб передал эти мешки лично полковнику Секачу! Пускай казаки да крымчаки идут валом повдоль Днепра, до самого Киева! Обожди! Киев, это строго накажи Секачу, Киев не трогать! Вокруг города пущай резвятся, а на Великий город даже глаз не запускают. Мы Киев когда — то без боя сдали, без боя должны и вернуть. Наказ государя! А что окрест пограбить, то им найдётся. Православных они и так не тронут, а за католические храмы я молиться не обязан!

— А бумагу мне к полковнику? — спросил Моребед.

— На грабёж? Не токмо что я, сам великий государь такую бумагу не даст. Ты и так полковника Секача наклонишь... Давай!

Через полчаса сотня лично отобранных конников Николы Моребеда скрылась за клубами пыли по торной дороге на Белгород.

Данило Щеня теперь в одиночестве выпил большую кружку вина, свистнул. Сторожевому стрельцу, просунувшему голову в шатёр, и сказал:

— Потихоньку созови ко мне десятских. Пушкарей — в первую очередь!

Поздним вечером, оставив во тьме гореть костры, а свой шатёр — нагло торчать супротив главных ворот Смоленска, заставив бегать меж ними десяток нарочных, изображая воинскую суету, малое стрелецкое войско Данило Щени быстрым маршем отступило к городу Ельне...

Кошевой атаман Секач с сомнением посмотрел на десять мешков с золотом. Подопнул три. Зазвенело чистым золотым монетным звоном.

Казаки взяли городок Изюм, что за Белгородом, на пути крымчаков. Но кошевой атаман, на случай, в центральном большом доме ночевать не стал, остановился на краю городка, в маленьком домике. Сунул мешки в бочонок из-под водки, крикнул хлопцев, чтобы упрятали бочонок в полковничью телегу.

— Благодарствую! — сказал теперь полковник Секач, искоса поглядывая на Николу Моребеда. — Ужинать останешься или сразу поедешь назад?

— Пока не расскажу, за что тебе великий московский государь отсыпал такую прорву денег, никуда не поеду! — ответил мирным голосом Моребед. — Вели мою охранную сотню накормить, каждому по чарке водки. Да коней чтоб не обидели. Пусть насыплют им зерна.

— А ты кто такой?! — наконец проснулся казак в толстом полковнике. — Я тебя первый раз вижу, бумагу от Москвы ты не привёз, значит, иди-ка ты парень отсель, а?

— Ты меня в десятый раз видишь, полковник! — голос у Николы подсел, не голос стал, а бычий хрип. — Когда ты той осенью под государевы деньги, мною данные, да под личную роспись, порубал полтысячи беглых от Москвы, да полторы тысячи продал калмыкам, ты мне в верности кланялся и даже до донских бродов проводил. Когда я литвинскую конницу князя Гандамира на Косую балку заманил, ты с той засады поимел булаву кошевого атамана! Сейчас, ежели меня послушаешь и пойдёшь скорым набегом до Киева, великий государь Московский тебе отдаст булаву гетмана Острожского. Сообразил, бычья башка?

— О! — заорал полковник Секач. — Свету в горенке мало! Не признав бо я тэбе, пан Никола! Звиняй менэ, старого! Эй, хлопцы, таскай сюды, шо у нас есть для дорого гостя!